плащ — больше всего ей хотелось незаметно ускользнуть, — прокралась в свой стабур и легла. Слезы душили ее, хотя она сама не знала, отчего плачет. Казалось, душа ее переполнена до краев тем, что влилось в нее нынче ночью. Ингунн не вынесла бы, подойди к ней кто-нибудь близко, — слезы бы затопили ее. К тому же она сильно устала. Уже наступило утро.
Когда она проснулась, в горницу из открытой двери светило солнце. Ингунн вскочила с постели и надела рубаху — она услыхала конскую поступь на туне. Четверо или пятеро лошадей паслись расседланные на лужайке. Среди них был буланый жеребец Улава — Эльген. С огороженного пастбища на склоне также доносилось конское ржанье. Меж поварней и господским домом носились празднично разодетые служанки.
Набросив плащ, она побежала к большому стабуру. Там на полу повсюду были разбросаны цветы шиповника и таволги — у Ингунн перехватило дыхание. Она не видывала праздника в усадьбе с малолетства. Пьяные попойки в доме и пирушки в дни всех святых — такое бывало, но чтоб полы посыпали цветами!.. Шелковое платье и сверкающая лента с вязеницей позолоченных розочек лежали на сундуке Улава. Ингунн взяла их и побежала обратно к себе в стабур. Зеркала у нее не было, но ей и в голову не приходило, что хорошо бы поглядеться в зеркало, когда, разряженная в пух и прах, она стояла в своей светелке. Ингунн ощущала тяжесть позолоченной вязеницы на распущенных волосах, видела желто- зеленый шелк, донизу окутывающий тело. Платье длинными складками ниспадало от груди к ногам, серебряный пояс чуть схватывал ее стан. Платье было такое длинное и широкое, что ей пришлось поддерживать его обеими руками, когда она вышагивала по зеленой лужайке туна. Исполненная радости, она знала, что похожа на одно из резных изображений в церкви: высокая, статная, тонкая, с маленькой грудью, хрупкими руками и ногами, сверкающая украшениями.
В дверях жилого дома она остановилась, потрясенная. В большом покое горели смоляные факелы, а из дымовой отдушины струился солнечный свет, так что дымок, курящийся под стропилами, казался небесно-голубым. На столе прямо против почетного места стояли зажженные восковые свечи. Там, рядом с отцом, сидела матушка, разодетая в алый шелк. Вместо плата, в котором Ингунн привыкла видеть ее, на ней была жесткая головная повязка белого полотна; высокая, точно корона надо лбом, она не прикрывала затылка, и тяжелый узел волос отливал золотом под кружевной сеткой.
Другие женщины не сидели за столом, а ходили взад и вперед, разнося угощение и напитки. Тогда и Ингунн взяла бражный кувшин и понесла его, высоко подняв в правой руке, а левой поддерживая подол платья. При этом она старалась предстать перед гостями как можно более гибкой и нежной — слегка выпятила живот, плавно опустила плечи, дабы грудь казалась уже, и, нагнув шею, склонила головку, словно цветок на стебельке. Так она и прошествовала в горницу, ступая как можно легче и воздушней. Но мужчины были уже под хмельком, да и устали, видно, после ночных подвигов; никто на нее даже не взглянул. Отец улыбнулся ей, когда она поднесла ему пива. Глаза его блестели стеклянным блеском, лицо пылало под копной взлохмаченных золотисто-каштановых волос — и тут Ингунн увидела, что рука его на перевязи покоится у груди. Поверх узкого кожаного полукафтанья, которое он обычно носил под кольчугой, он накинул свой лучший плащ. Остальные мужчины, верно, сели за стол в том же виде, в каком слезли с коней.
Отец сделал знак, чтоб она налила Колбейну и его двум сынам — Эйнару и Хафтуру, что сидели по правую руку от Стейнфинна. По левую руку сидел Арнвид. Лицо его побагровело, а темно-синие глаза сверкали как сталь. Когда он смотрел на свою юную родственницу, лицо его подергивалось. Ингунн поняла: он-то уж видит, как она нынче красива; склонившись над столом и наливая ему пива, она радостно улыбнулась.
Ингунн подошла к тому месту, где на поперечной скамье сидел Улав, сын Аудуна, и, втиснувшись между ним и его соседом, стала наливать через стол тем, кто сидел у стены. Тогда Улав, обхватив руками колени Ингунн, прижал ее к себе под прикрытием стола так, что она расплескала пиво.
Ингунн тотчас увидала: он пьян. Он сидел верхом на скамье, вытянув ноги, подперев рукой голову и облокотясь на стол меж расставленными там яствами. Это было столь не похоже на Улава, что Ингунн невольно засмеялась — вообще-то они обычно его поддразнивали; ведь сколько бы он ни пил, он всегда оставался таким же тихим и спокойным, как всегда. «Даже божий дар его не берет», — говорили о нем мужчины.
Но нынче вечером пиво, видно, одержало верх и над ним. Когда Ингунн хотела налить ему, он схватил ее за руки, поднес кувшин к губам и стал пить, проливая пиво на грудь, так что замочил панцирь лосиной кожи.
— Давай-ка и ты выпей, — сказал он, смеясь и глядя ей прямо в глаза. Взгляд его, сверкавший неукротимой дикостью, стал каким-то чужим и странным. Ингунн слегка смутилась, но потом, налив себе в его чашу, выпила. Тогда он снова обхватил ее ноги под столом, и она чуть не упала к нему на колени.
Сосед Улава отобрал у него кувшин.
— А ну, погодите… оставьте что-нибудь и нам…
Ингунн пошла снова наполнить кувшин — и тут почувствовала, как дрожат у нее руки. Дивясь, заметила она, что вся дрожит. Должно быть, ее испугала пылкость юноши. Но ее влекла к нему неудержимая сила — прежде она ее не знавала, — какое-то сладостное, снедавшее ее любопытство. Она никогда не видела Улава таким. Но ей от этого было ликующе-радостно; да и вообще нынче вечером все переменилось. Поднося гостям пива, она все время старалась украдкой коснуться рукой Улава, чтобы он мог воспользоваться случаем и тайком подарить ей свои грубоватые ласки. Казалось, будто ее несла к нему бурная стремнина…
Никто не заметил, что на дворе стемнело, — до тех пор, покуда сквозь дымовую отдушину не полились потоки дождя. Пришлось закрыть заслон. Тогда Ингебьерг приказала внести побольше свечей. Мужчины встали из-за стола; одни разошлись по своим боковушам и легли спать, другие снова сели за стол и принялись бражничать, болтая с женщинами, которые только-только смогли подумать о том, чтобы самим что-нибудь съесть.
Арнвид и Эйнар, сын Колбейна, двоюродный брат Ингунн со стороны отца, сели рядом с ней, и Эйнару пришлось по ее настоянию пообстоятельнее рассказать об их походе. Они поплыли под зашитой восточного берега до самой реки, там переправились в Вингархейм, а уж оттуда поскакали в усадьбу Маттиаса. Однако эти предосторожности оказались излишними, потому как Маттиас не выставил сторожевых.
— Ему и в голову не приходило, что Стейнфинн и вправду замыслил напасть на него, — презрительно сказал Эйнар, — да и немудрено! Сколько прежде судили-рядили… Маттиас, верно, думал: коли у Стейнфинна хватило терпения сносить бесчестье шесть лет, у него достанет сил и на седьмой…
— Я вроде бы слыхал такую молву: будто Маттиас бежал из страны, потому как боялся Стейнфинна, — вмешался Улав, сын Аудуна, который подошел к беседующим.
Он втиснулся меж Арнвидом и Ингунн.
— Да, Маттиас думал: Стейнфинн, мол, ленив, сидит под кустом да дожидается, покуда птичка сама не попадется к нему в сети… — продолжал Эйнар.
— А по-твоему, ему следовало затевать тяжбы и распри, как твоему отцу?! — сказал Улав.
Тут Арнвид заставил Эйнара и Улава помириться. Эйнар снова начал свой рассказ.
Им удалось без помех выставить нескольких сторожевых у домов, где, должно быть, спали люди. А Стейнфинн и сыны Колбейна вместе с Арнвидом, Улавом и пятью челядинцами пошли к жилому дому. Колбейн остался в дозоре. Когда они взломали дверь, мужчины в большой горнице пробудились и вскочили — кто голый, а кто в полотняном исподнем, — но все успели схватиться за оружие. То были Маттиас, один из его друзей — издольщик с сыном-подростком — и двое латников. Схватка оказалась недолгой — едва проснувшихся хозяев вскоре одолели. И тут сошлись лицом к лицу Стейнфинн с Маттиасом.
— Вот уж нежданный гость! Неужто это ты, Стейнфинн, разъезжаешь ни свет ни заря! — сказал Маттиас. — В прежние времена, помнится, ты не дурак был поспать, да и красавица жена долго удерживала тебя в постели.
— Она-то и пожелала, чтоб я поехал сюда и передал тебе привет, — сказал Стейнфинн. — Ты так ей полюбился, когда был у нас — с тех пор она тебя забыть не может… А ну, одевайся! — добавил он. — Я
