К Одину в чертоги
Слали рать с поклоном,
Злобно меч кусался,
Когда брали Иву…
Но тут цепочка спуталась, между Улавом и Эйнаром недоставало женщины. Пляс пришлось прервать, и Эйнар потребовал, чтобы Улав вышел из хоровода; они препирались до тех пор, пока один из пожилых челядинцев не сказал: ладно уж, из хоровода выйдет он. Тогда Арнвид снова завел песню:
Лихо мы рубились…
……………….
Острое железо
С резаками грызлось…
Однако цепочка все время прерывалась. А когда Арнвид заводил песню дальше, оказывалось, что, кроме него, слов никто не знает: кто помнил одно, кто — другое. Улав с Эйнаром все время препирались, а высоких голосов и вообще не хватало. Арнвид устал, да к тому же, по его словам, он получил несколько царапин, которые начинали саднить, стоило немного подвигаться.
Под конец хоровод и вовсе распался. Одни разлеглись по кроватям в боковушах, другие, оставшись на ногах, болтали и хотели бражничать либо плясать: только что-нибудь попроще, под какую-нибудь новую песню. Улав стоял в тени столбов — они с Ингунн все еще держались за руки. Вложив меч в ножны, он шепнул:
— Идем, поднимемся к тебе да побеседуем!
Рука об руку перебежали они под дождем пустынный темный тун, быстро поднялись по лесенке и остановились перед дверью, запыхавшись от волнения, будто свершили что-то недозволенное. А потом бросились друг другу в объятия. Ингунн, наклонив голову юноши, вдыхала запах его волос.
— От тебя пахнет паленым, — бормотала она. — О нет… о нет, — испугалась Ингунн, когда он прижал ее к дверному косяку.
— Конечно, нет… теперь я пойду… я пойду… — шептал он.
— Да, да, — твердила она, теснее прижимаясь к нему; она вся дрожала, у нее кружилась голова — было страшно, что он и вправду уйдет. Она поняла: они уже не в силах совладать с собой; все, что звалось «прежде» и «теперь», словно смыло волной диких и неистовых событий последних суток, а они двое были выброшены на этот темный чердак, будто ладьи на берег… Зачем же им уходить друг от друга — ведь у них больше никого нет на свете.
Она почувствовала, как лента с вязеницей позолоченных розочек соскользнула на макушку — Улав трепал ее распущенные волосы, запуская в них пальцы. Вязеница тенькнула, упав на пол, а юноша, сжав руками две толстые пряди ее волос, припал к ним лицом и уткнулся подбородком в ее плечо…
Тут они услыхали голос Рейдунн — прислужницы, которая спала в стабуре вместе с Ингунн, — она кого-то окликнула внизу на туне. Они мигом отскочили друг от друга, дрожа от угрызений совести. С быстротой молнии Улав протянул руку, притворил дверь и запер ее. Рейдунн поднялась на галерейку, постучалась и позвала Ингунн. Юноша и девушка стояли во мраке — сердца их неистово колотились. Рейдунн постучала — сначала тихонько, потом громче. Тут она, верно, решила, что Ингунн уже крепко спит. Они услыхали, как затрещала лесенка под ее тяжелыми шагами. На туне она позвала другую служанку, и влюбленные догадались: обе пошли ночевать в другой дом. А Улав и Ингунн бросились друг к другу в объятия так, словно им удалось избежать смертельной опасности.
5
Улав проснулся в кромешной тьме — в тот же миг он все вспомнил, и ему показалось, будто он рухнул вдруг в бездонную пропасть. У него застучало в висках, а сердце судорожно сжалось в комок, словно беззащитный зверек, который старается сделаться еще незаметней, когда к нему протягивается чья-то рука.
У стены ровно дышала Ингунн — так дышит во сне невинное, счастливое дитя. Волны страха, стыда и скорби, одна за другой, обрушивались на Улава — он лежал совсем тихо, казалось, он окоченел. Его снедало жгучее желание убежать, ведь он не в силах вынести ее сетований, когда она очнется от счастливого сонного забытья. Однако в глубине души он смутно чувствовал: будет еще ужаснее, еще страшнее, если он украдкой выберется отсюда. Но тут он подумал, что все же надобно спуститься с чердака прежде, чем кто-нибудь проснется. И узнать, который час. Но продолжал лежать недвижимо, словно на него нашел столбняк.
В конце концов он разом стряхнул с себя оцепенение, соскользнул на пол и приоткрыл дверь. Тучи слегка алели над крышами — до восхода солнца оставался, должно быть, час.
Одеваясь, он вспомнил, как последний раз делил постель с Ингунн минувшим рождеством — тогда он был вне себя от гнева, ведь ему пришлось уступить боковушу в жилом доме гостю, а самому забраться к дочерям Стейнфинна. В ту ночь он безжалостно толкал Ингунн, когда ему казалось, что она занимает слишком много места, и награждал ее тумаками, когда она во сне упиралась в него острыми локтями и коленками. Воспоминание об их прежней невинности сокрушало Улава, словно мысль о потерянном рае. Он не смел оставаться здесь дольше, он должен был уйти. Но когда он склонился над нею, вдыхая запах ее волос и едва различая очертания ее лица и рук, белевших в темноте, он почувствовал — вопреки стыду и раскаянию, — это было прекрасно. Он еще ниже склонился над ней, коснулся лбом ее плеча — и снова его сердце охватило это диковинное, противоречивое чувство: радость оттого, что его юная невеста столь хрупка и нежна, и боль при мысли о том, что и ее может постигнуть суровая, безжалостная судьба.
Никогда — он поклялся в этом самому себе, — никогда больше не причинит он ей зла. И, решив так, он, набравшись смелости, приготовился встретить ее пробуждение. Коснувшись лица Ингунн, он тихонько прошептал ее имя.
Встрепенувшись, она мгновение сидела будто в полусне. Потом так стремительно бросилась к нему на шею, что он упал на колени, а верхняя часть его тела оказалась в постели, рядом с ней. Она обвилась вокруг него, обхватила своими тонкими руками, и он, все еще стоя на коленях и зарывшись лицом в ее удивительно мягкую, шелковистую слабую плоть, стиснул зубы, боясь разрыдаться. Он почувствовал такое облегчение и вместе с тем такое унижение оттого, что она столь добра и великодушна, не жалуется и не упрекает его. Переполненный нежностью к ней и чувством стыда, скорби и счастья, он не знал, что ему делать.
Вдруг снизу, со двора, донесся вой — протяжный зловещий собачий вой.
— Это Эрп, — шепнул Улав. — Вот так он выл и вчера вечером. Кто же его снова выпустил? — Он тихонько стал пробираться к двери.
— Улав, Улав, ведь ты не уйдешь от меня? — испуганно воскликнула Ингунн, увидев, что он одет и готов выйти из дому.
— Я должен попробовать спуститься вниз, чтобы никто не видал, — прошептал он. — Эта чертова псина скоро разбудит всех в усадьбе!
— Улав, Улав, не оставляй меня одну, — она стояла на коленях в кровати. Когда же он, подскочив, зашикал, она, снова обняв за шею, крепко ухватилась за Улава обеими руками. Невольно он стал вертеть головой, пытаясь высвободиться; натянув одеяло, он хорошенько укрыл Ингунн.
— Неужто ты не понимаешь? Я должен уйти, — прошептал он. — Хватит и того, что уже случилось.
Она разразилась безудержными рыданиями — бросившись в постель, она плакала не переставая. Улав, укутав Ингунн одеялом до самого подбородка, растерянно стоял в темноте, шепотом умоляя ее перестать. Под конец, встав на колени, он приподнял рукой голову девушки — плач Ингунн стал понемногу стихать. На туне бешено выл и лаял пес. А Улав все убаюкивал и убаюкивал девушку, приговаривая: «Не плачь, Ингунн, голубушка моя, не плачь так горько…» Но лицо его застыло и посуровело от волнения.
— Ни с того ни с сего собаки так выть не станут, Это либо к покойнику, либо еще к какой беде.
И вот, стоя на коленях на утреннем холодке и держа в объятиях плачущую девушку, он с
