циновку.
Но у меня нет настроения исследовать сейчас пустоту за циновкой.
– Книжку прочитала? – интересуюсь я, включая компьютер.
– Боевик этот? – переспрашивает Мухина. – Пять страниц осилила – больше не смогла. Ты что, читаешь такое?
– Я такое пишу.
– У тебя что-то случилось? – спрашивает Мухина.
– Ничего, – говорю. – Случилось с Яблонской и Роденом. А со мной – ничего.
– Что с ними?
– Яблонскую убили, Роден покончил с собой. Три человека в один день, если считать Миро. События развиваются слишком быстро. Скоро они разовьются до такого состояния, что поглотят и нас с тобой.
– Давай уедем отсюда, – невпопад предлагает Мухина.
Хорошая идея, Вера. Я уже об этом думал.
Я иду на кухню. Очень чисто, никаких следов самоубийства. На крюк, с которого не так давно свисала провод, заканчивавшийся трупом Миро, вернули люстру. Исследую кухонные полки: рядом с банками кофе и чайным сервизом в коробке – четыре небольших емкости для сыпучих продуктов. Все, кроме одной, той, которая с надписью «Рис», доверху наполнены кокаином. В банке «Рис» – рис.
Я ставлю банку с не рисом на стол, и с этого момента начинается самое сложное в моей жизни противостояние. Альбрехт Дюрер против двух килограммов кокаина.
Мухина неслышно вошла на кухню.
– Зачем ты это делаешь? – спрашивает она.
– Что «это»? – спрашиваю я, хотя и так понимаю, что она имеет в виду – мои ноздри окружены белой пушистой каймой.
– Кокаин. Зачем он тебе?
«Зачем я ему?» – вот более уместный вопрос.
– Я, как и каждый человек, не хочу быть человеком, – произношу я, слова при этом вываливаются из приоткрытого рта, словно стеклянные шарики. – Наркотики помогают избавляться от человеческого состояния. Пусть на время, но все же помогают.
Она не понимает о чем я, и даже не делает вид, что понимает. Или, наоборот, делает вид, что не понимает. Одно и то же.
– Зачем ты мне дал эту книгу, про подростков в метро? – спрашивает Вера. – Это что, лучшее твое произведение?
– «Средство от скуки»? От остальных примеров моего творчества эта книга ничем не отличается, – признаюсь я. – Просто, судя по всему, это была последняя книга, которую прочитал Дали.
– И ты решил ее испробовать на мне? Хотел узнать, выброшусь ли я из окна после прочтения? – непонятно, то ли она шутит, то ли говорит серьезно.
Вера включила кухонный телевизор – на небольшом экране Гарри Каспаров ставил мат очередному новейшему компьютеру. Эта картинка задержалась перед глазами не надолго – Мухина переключила на музыкальный канал.
– Тебе не кажется это странным? – спросила она.
– Что ты имеешь в виду под словом «это»?
– Ну, вообще все это… – она замялась. – Все эти убийства и самоубийства. Твоя книга, которую Дали прочитал перед смертью. Почему именно твоя? Он ведь даже не знал о том, что ты существуешь. Тем более не знал, что ты как-то связан с его жизнью. То есть, со смертью.
– Я и не был никак связан с Дали, – говорю я. – До того момента, как ты с Гогеном ввалилась в мою жизнь. И все это уже не кажется мне странным. История, в которую я против своей воли ввязался, она не странная, тут требуется другое слово…
Это слово я не мог подобрать.
Кончиком столового ножа я зачерпнул из банки еще горку кокса и шумно втянул его внутрь головы. И продолжил:
– У меня всегда, и сейчас тоже, такое ощущение, что я принимаю участие в какой-то игре, – я внимательно слушал свой голос, пытаясь понять, о чем говорю. – В этой игре каждую минуту возникают новые правила, и часть из этих правил я создаю сам. Но цель игры для меня такая же загадка, как и для остальных ее участников. Фигур на доске осталось мало, и скоро исход партии определится. Но мы с тобой, Вера, так и не узнаем, кто победил, потому что не знаем, кто играет.
– Ты бредишь, – с грустью произнесла Мухина. – Снова бредишь шахматами.
Что значит «снова»?
– Ты разговариваешь во сне, – объясняет она. – У меня иногда складывается впечатление, что я сплю с гроссмейстером.
Зазвонил телефон, я взглянул на часы – слишком поздно для телефонных звонков.
– Возьми трубку, – попросил я Веру.
Она вышла из кухни, что послужило поводом очередной атаки на кокаиновый запас.
– Тебя, – сказала Мухина, протягивая мне трубку. – Это Ренуар.
– Альбрехт, прости, что так поздно. Завтра днем приезжает Винни – он только что мне звонил. Пожалуйста, подготовься к встрече с ним. Я имею в виду твои записи. Ты фиксировал события последних дней?
– Я ничего не записывал, – признался я. – Но ничего и не забыл. Во сколько встречаемся?
– Перезвоню утром и скажу.
Я сел за компьютер, чтобы начать заполнять пробел в позабытом мною дневнике.
– Я иду спать, – сказала Мухина. – Спокойной ночи.
На экране нотбука со щелчком возникло окно «Новое сообщение». Сообщение было от Малевича. Он приглашал меня на занятия Тренинга.
44. Страхи и подозрения
Ван Гог очень плохо выглядел, что было не в его стиле. Ренуар был бодр как всегда, но менее весел, чем обычно.
– Значит, Роден назвал Франсиско Гойю… – Винсент в задумчивости повторял эту фразу в третий раз. – События начинают происходить быстрее, чем я рассчитывал.
– Ты давно видел Гойю? – спросил у него Ренуар.
– Месяца три назад, – ответил Ван Гог. – Старик всегда прятался от людей, а с началом этой истории, он, наверно, лег на самое дно.
– Что будем делать? – поинтересовался Ренуар.
– Поговорим об этом потом.
Ван Гог заказал стакан минеральной воды и наблюдал теперь за восхождением вереницы пузырьков к вершине водяного столбика.
– Можно вопрос? – это я.
Взгляд поверх стакана.
– Конечно, Альбрехт.
– Когда мою миссию можно считать завершенной? Что необходимо для того, чтобы я мог выйти из этой игры?
Ван Гог глядит на меня еще более задумчиво.
– Позволь и мне спросить тебя, Альбрехт. Что ты называешь «этой игрой»?
Ответ не был мною подготовлен.
– Ну, все это. Все, что происходит со мной, – сказал я.
– Все это скоро закончится, Альбрехт, – голос Винсента был холоден. – Если использовать твою терминологию, то мы находимся в финале игры. Ты сам поймешь, что все закончилось, поверь мне.
