– Это, кажется, Бен Кэкстон.
– Не кажется, а точно. Что будешь пить, Бен?
– Ничего, я приехал поговорить.
– Мы уже говорим. Доркас, принеси Бену стакан молока, он сегодня нездоров. – Нальешь молоко из бутылки с тремя звездочками, – уточнил Бен. – Джабл, у меня к тебе деликатный разговор.
– Ну что ж, если ты считаешь, что нам поможет уединение в моем кабинете, милости прошу.
Бен поприветствовал всех домочадцев и вместе с Харшоу отправился наверх.
– Каков расклад? Я проиграл?
– Ты еще не видел новых комнат. Мы построили две спальни, одну ванную и галерею.
– О, да тут статуй хватит на целое кладбище!
– Бен, я уже объяснял, что «статуи» – это памятники усопшим вождям, а у меня – «скульптуры». Будь добр, говори о них уважительно, не то я рассержусь. Здесь собраны копии лучших скульптур, созданных в этом подлом мире.
– Эту гадость я уже видел, а когда ты успел собрать остальной хлам?
Джабл обратился к прекрасной Ольмиер.
– Не слушай его, моя дорогая! Он варвар, ничего не смыслящий в красоте. – Харшоу погладил ее по морщинистой щеке и нежно коснулся ее усохшей груди. – Нам с тобой недолго осталось, потерпи. А ты, Бен, будешь наказан. Ты оскорбил женщину, я этого не потерплю.
– Да брось ты! Сам оскорбляешь женщин по десять раз на дню.
– Энн! Надевай плащ – и ко мне! – закричал Джабл.
– Я бы не стал оскорблять живую женщину, которая позировала скульптору. Я только не могу понять, зачем он заставил чью-то бабушку нагишом позировать, и зачем тебе на нее смотреть.
Явилась Энн, в белом плаще.
– Энн, – обратился к ней Харшоу, – скажи, я тебя когда-нибудь оскорбил? Оскорблял ли я других женщин?
– Я не имею права высказывать свое мнение.
– Энн, не в суде же мы в конце-концов. – Нет, Джабл, вы никого из нас не оскорбляли.
– И еще одно мнение, пожалуйста. Что ты думаешь об этой скульптуре?
Энн посмотрела на шедевр Родена и медленно произнесла:
– Когда я увидела ее впервые, она показалась мне отвратительной. Позже я пришла к выводу, что это чуть ли не самая красивая вещь, которую мне приходилось видеть.
– Спасибо, ты свободна. – Энн ушла. – Ну что, будешь еще спорить?
– Спорить не буду – кто же спорит с Беспристрастным Свидетелем! – но согласиться с тобой не могу.
– Слушай меня внимательно. Красивую девушку заметит каждый. Художник посмотрит на красивую девушку и увидит, какой она станет в старости. Хороший художник посмотрит на старуху и увидит, какой она была красивой в молодости. Великий художник сделает портрет старухи и заставит зрителя увидеть, какой красивой она была в молодости. Более того, она заставит зрителя поверить, что эта прекрасная девушка еще жива, но только заточена, как в темнице, в теле старухи. Он заставит зрителя понять, что женщина – какой бы старой и безобразной они ни была – в глубине души считает себя восемнадцатилетней красавицей и хочет, чтобы все так думали. Это для нас с тобой старость – не трагедия. Посмотри на нее, Бен!
Бен посмотрел. Через минуту Харшоу сказал:
– Ладно, можешь высморкаться. Приступаем к делу.
– Погоди. Расскажи мне о другой. Это девушка, я вижу. Но зачем ее свернули, как крендель?
Харшоу обернулся к «Упавшей кариатиде».
– Если бы на тебя упала такая глыба, из тебя бы вышла котлета. Неужели ты не понимаешь, что дело не в кренделе, а в том, что он символизирует? Ты когда-нибудь видел распятие?
– Я не хожу в церковь.
– Все равно ты должен знать, что в большинстве церквей распятия весьма ремесленные. Кровь похожа на кетчуп, а сам Христос – на голубого. А он был нормальным мужчиной, с сильными мускулами и добрым сердцем. Но люди смотрят на эту пошлость, как на высокохудожественное произведение. Они не замечают недостатков, они видят символ, который будит в них сильнейшие чувства; они вспоминают, какую жертву Он принес ради них.
– Джабл, я и не подозревал, что ты такой ревностный христианин.
– Для того, чтобы разбираться в человеческой психологии, не обязательно быть христианином! Я просто знаю, что даже самое топорное гипсовое распятие вызывает в душе человека бурю чувств. И этому человеку не дела до художественных достоинств скульптуры, потому что перед ним – символ. А перед нами – тоже символ, да еще и высокохудожественный. В течение трех тысячелетий архитекторы строили дома, делая колонны в виде женских фигур. Роден первый понял, что поддерживать дом – не женское дело. Но он не вышел на площадь и не закричал: «Эй! Дурачье! Балконы должны держать мужики!» Он показал это. Бедняжка кариатида упала под тяжестью своей ноши. Посмотри ей в лицо – какая славная девочка! Она огорчена неудачей, и, ни на кого не сетуя, старается встать, чтобы дальше выполнять свою работу.
Это не просто произведение искусства, развенчивающее плохие произведения искусства. Это символ женщины, взвалившей на свои плечи непосильный груз. Да и не только женщины, а любого человека, который без слез и жалоб борется с судьбой. Это символ всепобеждающего мужества…
– Побеждающего?
– Нет ничего выше, чем победа в поражении. Посмотри, Бен, она не сдается, она пытается поднять камень, который ее раздавил. Она – отец семейства, которого пожирает рак, а он все работает, чтобы принести в дом хотя бы еще одну зарплату. Она – двенадцатилетняя девочка, заменившая мать своим братишкам и сестренкам. Она – пожарный, гибнущий в огне. Она – любой безымянный герой, погибший, но не сдавшийся. Ты должен обнажить перед ней голову. – Бен так и сделал. – Пойдем, посмотришь еще «Русалочку». Вот она, я ее сам купил и Майку не показывал.
– Здесь все понятно. Это вещь красивая.
– Не только. Бабочки и котята тоже красивы. В ней есть кое-что еще.
Она не совсем русалка, но и не человек. Она сидит на берегу, где решила остаться, и смотрит на море, с которым рассталась, но по которому всегда будет тосковать. Ты знаешь эту сказку?
– Ганс Христиан Андерсен.
– Точно. Так вот, «Русалочка» – это символ человека, сделавшего выбор. Она не раскаивается, она лишь сознает, что ей придется платить: за каждый выбор приходится платить. Она заплатит не только бесконечной тоской по дому. Она никогда не станет человеком. Каждый шаг по земле так дорого купленными ногами будет для нее, как шаг по осколкам стекла. Не говори Майку, но мне кажется, что он тоже ходит по битому стеклу.
– Не скажу. Я лучше посмотрю на «Русалочку» и подумаю о чем-нибудь более приятном, чем битое стекло.
– Хорошенькая девочка, правда? Неплохо бы затащить такую в постель. Небось, верткая, как угорь.
– Старый развратник!
– Увы, и с каждым годом становлюсь все старше… Ну ладно, на сегодня хватит. Я не позволяю себе больше одной красавицы в день.
– Согласен. Но почему таких вещей нет там, где их могли бы видеть люди?
– Потому что мир сошел с ума, а искусство должно отражать дух времени. Роден умер в самом начале всеобщего помешательства. Последователи маэстро заметили его оригинальную манеру обращения со светом, тенью, объемом и композицией и кое-что взяли на вооружение. Но при этом они упустили главное: каждая работа мастера – это притча. Сейчас не признают произведений искусства, в которых содержатся притчи. Все ударились в абстракции, а старых мастеров обзывают буквалистами.
Джабл пожал плечами.
– Абстрактный рисунок хорош на обоях или линолеуме. А искусство должно пробуждать в душе ужас и сострадание. Современное искусство – это псевдоинтеллектуальная мастурбация. Настоящее
