разбираюсь не очень во многом, но это моя специальность.
— И что?
— И ничего. Ваша работа — это ваша работа, и меня она интересует лишь настолько, насколько она касается моего пациента. Мне безразлично, чем вы занимаетесь — спасаете страну или спасаете мир. Единственное, о чем я вас прошу — когда вы не заняты этим своим делом, занимайтесь Джулианом.
— Конечно.
— Вы действительно многим ему обязаны.
— Доктор Джефферсон, у меня уже есть крестная мать. И мне не нужна еще одна, с бородой и в брюках.
— Верно подмечено. Простите, я не хотел вас обидеть, — он поднялся. — Я не должен перекладывать на вас собственное чувство вины. Мне нельзя было отпускать Джулиана после того, как я с ним подключался. Если бы я настоял на своем, заставил его лечь в больницу — ничего этого не случилось бы.
Он протянул руку. Амелия ее пожала.
— Вот и хорошо. Вы будете укорять себя, я — себя, а наш больной тем временем поправится.
Джефферсон улыбнулся.
— Позаботьтесь о нем. И о себе. Такая работа требует ужасного нервного напряжения.
Амелия проводила его взглядом. Наружная дверь лопнула, закрываясь. Лицо Амелии покраснело, на глаза набежали слезы. Она старалась сдержаться, но не выдержала и расплакалась.
Когда я стал умирать, ощущение было такое, будто я плыву по коридору из яркого белого света. Потом я оказался в просторной светлой комнате, где были Амелия, и мои родители, и еще с десяток друзей и родственников. Отец был таким, каким я помнил его еще со школьных лет — стройным и без бороды. Нан Ли, первая девчонка, с которой у меня было что-то серьезное, стояла рядом со мной, засунув руку мне в карман, и поглаживала мои гениталии. Амелия с дурацкой улыбкой наблюдала за нами.
Все молчали и только смотрели друг на друга. Потом свет угас, и я проснулся в больнице. У меня на лице была кислородная маска, и воняло блевотиной. Нижняя челюсть болела, как будто кто-то меня ударил.
Рука была словно чужая и почти не слушалась, но я все же сумел дотянуться до маски и сдернуть ее с лица. В комнате был кто-то еще, кто — мне не было видно, но вроде бы женщина, и я попросил дать мне носовой платок — хотелось высморкаться. Она дала мне платок, но, когда я попробовал высморкаться, начался новый приступ рвоты — и она помогла мне приподняться и быстро подставила к подбородку металлический лоток, и держала, пока я блевал и откашливался, издавая премерзостные звуки. Потом она подала мне стакан воды и велела прополоскать рот. Только тогда я понял, что это не медсестра, а Амелия. Я произнес что-то романтическое, роде «Вот дерьмо!», и снова начал проваливаться во тьму, а она уложила меня обратно на подушку и натянула на лицо кислородную маску. Я еще услышал, как она позвала медсестру, а потом совсем отключился.
До чего все-таки странно — какие-то из подобных эпизодов запоминаются очень четко, во всех мельчайших подробностях, а другие совсем забываются. Мне потом сказали, что после этого маленького рвотного ритуала я проспал пятнадцать часов подряд. А самому мне казалось, что я всего лишь на несколько секунд закрыл глаза. И когда снова их открыл — передо мной был уже доктор Джефферсон, с инъектором, которым он только что ввел какое-то лекарство мне в руку.
Кислородной маски на мне уже не было.
— Не пытайтесь встать, — предупредил доктор Джефферсон. — Расскажите, как вы себя чувствуете?
— Хорошо, — я едва смог сфокусировать взгляд на нем. — Во-первых, я чувствую, что не умер — правильно? Таблеток не хватило.
— Амелия нашла вас и спасла.
— Я должен ее поблагодарить.
— Следует ли из этого, что вы намерены повторить то, что пытались сделать?
— А много таких, что не повторяют?
— Очень много, — у него в руках оказался стакан воды с пластиковой трубочкой. — Люди решаются на самоубийство по очень разным причинам.
Я попил воды через трубочку. Вода была холодная.
— Вы же не думаете, что я так уж серьезно настроен насчет этого?
— Думаю. Все, за что вы беретесь, вы делаете очень старательно и обычно доводите дело до конца. Если бы Амелия не пришла домой и не нашла вас, вы были бы уже мертвы.
— Я благодарен ей, — повторил я.
— Сейчас она спит. Она оставалась рядом с вами, пока не заснула.
— А потом пришли вы.
— Это она меня вызвала Ей не хотелось, чтобы, когда вы проснетесь, рядом не оказалось никого знакомого, — Джефферсон взвесил в руке инъектор. — А я ре-ил посодействовать вашему пробуждению с помощью умеренного стимулятора.
Я кивнул и чуть приподнялся, стараясь сесть.
— Я чувствую себя неплохо. Это лекарство обезвреживает таблетки? Те, которыми я отравился.
— Нет, от отравления вас уже вылечили. Вам не хочется об этом поговорить?
— Нет, — потянулся за водой, и Джефферсон снова подал мне стакан. — Во всяком случае — не с вами.
— Может быть, с Амелией?
— Не сейчас, — я попил воды и смог сам поставить стакан на место. — Сперва я хочу подключиться со своей группой. Они поймут меня.
Последовала долгая пауза.
— Вы не сможете этого сделать.
Я не понял.
— Почему это? Смогу, конечно. Это происходит автоматически.
— Вас сняли с этой работы, Джулиан. Вы больше не сможете быть механиком.
— Подождите, как это? Вы что, думаете, хоть кто-нибудь из моей группы удивится
— Дело не в этом. Дело в том, что они могут просто не пережить того, что пережили вы! Я прошел специальную подготовку, я знаю, чего ожидать — и все равно мне очень не хотелось бы снова подключаться вместе с вами. Разве вы хотите убить своих друзей?
— Убить их?..
— Да! Вот именно — убить! Вам не приходило в голову, что ваш эксперимент над собой может подвигнуть кого-нибудь из них последовать вашему примеру? Например, Канди. Она и так уже очень давно близка к депрессивному состоянию.
Я поразмыслил. Что ж, это имело смысл.
— А после того, как я вылечусь?
— Нет. Вы больше никогда не будете механиком. Вас направят в другие части…
— В строевые части?! Да вы что? Чтобы я служил с этими
— В Портобелло?
— Это вряд ли. Там у вас будет сильное искушение подключиться вместе с ребятами из вашей группы. Вашей бывшей группы, — Джефферсон медленно покачал головой. — Неужели вы не понимаете? Это ничем хорошим не кончится — ни для вас, ни для них.
— О!.. Понимаю… Понимаю. Во всяком случае — по вашему мнению.
— Это мнение специалиста, — подчеркнул он. — Я не хочу, чтобы вам что-то повредило, и не желаю угодить под трибунал за преступную халатность — что непременно случилось бы, если бы я позволил вам вернуться в группу и если бы кто-нибудь из группы не смог пережить разделенных с вами
