же самое произошло бы при любом случайном изменении расположения всего нескольких элементов кольца. Системе постоянно приходилось подравнивать порядок расположения элементов, выстраивая миллионы километров системных блоков в кольцо — это при том, что каждый новый блок надо было закрепить менее чем за минуту, прежде чем он улетит куда-то под воздействием гравитации спутников Юпитера и потеряется навсегда. Конечно, эта минута — все равно что вечность по сравнению с тем ничтожным мгновением, которое Проект должен воспроизвести. А еще немало времени понадобится на то, чтобы превратить все кольцо в одну орбиту и разогнать его до нужного ускорения — и только потом появятся те самые сверхускоренные частицы, которые положат конец всему сущему.
Я сам не заметил, как это случилось, но Питер постепенно начал мне даже нравиться. Он в самом деле был настоящим рабовладельцем, но себя он изнурял работой еще сильнее, чем меня или Амелию. Он был чрезмерно саркастичным и темпераментным и регулярно взрывался. Но я никогда прежде не встречал человека, настолько преданного науке. Питер Бланкеншип походил на сумасшедшего монаха, отринувшего все, кроме любви к господу.
По крайней мере, так мне казалось.
Ускорители там или не ускорители, но тело мое — на счастье или на горе — оставалось телом солдата. Находясь внутри скорлупки управления, я постоянно выполнял упражнения для мышц, чтобы они не застыли в неподвижности. А когда я работал в университете, я тоже каждый день уделял время разминке — чередуя часовую пробежку с часом занятий на тренажерах. Так что я мог обходиться практически без сна, но не мог обойтись без физических упражнений. Каждое утро и каждый вечер я на время оставлял расчеты и отправлялся на пробежку.
Эти утренние пробежки я использовал не без пользы, систематически изучая деловую часть Вашингтона. Я садился на метро и уезжал каждый день в разных направлениях, а потом бежал обратно и смотрел по сторонам. Я успел осмотреть большую часть памятников — на того, кто действительно был рожден, чтобы стать солдатом, эти зрелища произвели бы огромное впечатление. Я добирался даже до таких отдаленных окраин, как Вашингтонский зоопарк и Александрия, — когда чувствовал, что нагрузки маловато и надо бы сделать пару лишних миль.
Питеру пришлось смириться с этими перерывами в работе — я объяснил, что мне необходимо движение, чтобы не «застояться». Кроме того, я заметил, что от прогулок на свежем воздухе у меня проясняется голова — на это он ответил, что его голова и так достаточно ясная, и единственные упражнения, которые ему необходимы, — это занятия космологией.
Однако в действительности все было не так просто. На пятый день, уже почти добежав до станции метро, я вдруг вспомнил, что оставил дома карточку. Я развернулся и прибежал обратно.
Моя одежда лежала в гостиной, за раскладной кроватью, на которой мы с Амелией спали. Я вытащил карточку из бумажника и уже собрался было уходить, но тут вдруг услышал странные звуки, доносившиеся из кабинета Питера. Дверь туда была полуоткрыта, и я заглянул внутрь.
Амелия, обнаженная ниже пояса, сидела на краю стола, обвив ногами лысую голову Питера. Она так сильно сжимала крышку стола, что костяшки пальцев побелели от напряжения. Лицо ее было запрокинуто к потолку в предвкушении оргазма.
Я закрыл дверь — замок тихо щелкнул — и выбежал на улицу.
Несколько часов я бежал изо всех сил, останавливался только для того, чтобы купить воды и влить ее в пересохшее горло. Я добежал до границы между округом Колумбия и Мэрилендом, но дальше меня не пустили, потому что у меня не было с собой паспорта. Так что я не стал бежать дальше, а зашел в бар под названием «Пограничный». Воздух там был просто ледяным, и сигаретный дым стоял столбом. Я заказал дозволенный в округе Колумбия литр пива и отправил его внутрь, а потом добавил еще литр — на этот раз виски.
Сочетание ускорителей с алкоголем породило довольно неприятные ощущения. Сознание как будто сорвалось с катушек и расплылось во все стороны.
Когда оно понемногу начало снова собираться на место, я как раз размышлял о верности и ревности. Наверное, это нечто вроде возрастной проблемы: когда мне было лет пятнадцать-двадцать, я с легким сердцем пускался в самые разнообразные сексуальные приключения и эксперименты, твердо веря, что секс — это физиологическая потребность, а любовь — нечто иное, и двое любящих друг друга людей могут улаживать эти вопросы совершенно независимо один от другого. Когда Амелии было столько, сколько мне тоща, общество было более консервативным в таких вопросах — никакого секса без любви, а потом — исключительная моногамия, верность в браке.
Амелия согласилась принять мои принципы — или их отсутствие, как могли бы сказать недоброжелатели — хотя оба мы тогда думали, что вряд ли станем пользоваться предоставленной друг другу свободой.
А теперь она ею воспользовалась, и для меня это оказалось сокрушительным ударом. Еще год назад я бы не задумываясь ухватился бы за предложение заняться сексом с Сарой, в подключении или нет — если бы таковое предложение поступило. Так какое я имею право чувствовать себя уязвленным, когда это сделала Амелия? Она живет с Питером уже довольно долго, и их связывает гораздо большее, чем то, что объединяет большинство семейных пар. Она очень уважает его, и, если Питер пожелал заняться с ней сексом, с какой стати Амелия должна была ему отказывать?
Однако я сильно подозревал, что это ей, а не ему захотелось секса. Судя по тому, что я видел, Амелия определенно получала от этого удовольствие.
Я покончил с выпивкой и переключился на кофе со льдом, который даже с тремя добавочными кусочками сахара на вкус напоминал соляную кислоту из аккумулятора.
Знала ли Амелия, что я их видел? Я захлопнул дверь, не задумываясь, но они могли и не запомнить, что оставляли ее приоткрытой. Бывает ведь иногда, что двери захлопываются сами, из-за сквозняка.
— Ты, я вижу, заскучал в одиночестве, солдатик… — я одевался на пробежки в свою обычную форму, на случай, если захочется выпить лишний бокал пива. — Тебе, наверное, грустно… — она была довольно миловидной блондиночкой лет этак двадцати.
— Спасибо за заботу, но у меня все в порядке, — ответил я.
Она присела на соседний стул и показала свое удостоверение — рабочее имя Зоя, медосмотр прошла всего пару дней назад. В списке постоянных клиентов — только одно имя.
— Я не просто шлюха. Я неплохо разбираюсь в мужчинах, и, можешь мне поверить, у тебя далеко не «все в порядке». Ты выглядишь так, будто собрался пойти и прыгнуть вниз головой с моста.
— Так не мешай мне.
— Ой-ой-ой, какой ты! Знаешь, вокруг не так много парней, и я не хочу, чтобы их стало еще меньше, — Зоя приподняла локоны парика на затылке, показывая имплантат. — А парней с имплантатами всегда было мало.
На девушке было свободное легкое платье из натурального шелка, которое плавно обрисовывало ее стройное тело, показывая и все и ничего: «этот товар настолько хорош, что не нуждается в рекламе».
— Я растратил почти все свое содержание, — сказал я. — Мне нечем тебе заплатить.
— Эй, я обращаюсь к тебе не по делу. Я просто так, ради удовольствия. У тебя найдется мелочь, заплатить за кабинку?
У меня как раз была десятка.
— Есть. Но послушай, я слишком пьян для таких развлечений.
— Ничего, мне все равно, — она улыбнулась, показав крепкие, здоровые зубы. — Гарантия сто процентов. Я верну тебе деньги, если не получится.
— Ты просто хочешь потрахаться в подключении?
— И еще мне нравятся солдаты. Я тоже когда-то была солдатом.
— Да ладно тебе! Врешь, наверное. Ты слишком молода для армии.
— Мне больше лет, чем кажется. И я пробыла в армии недолго.
— И что с тобой случилось?
Зоя наклонилась ко мне так, что через вырез платья стало видно ее грудь, и прошептала:
— Есть только один способ узнать…
Двумя этажами ниже был салон с кабинками для подключения. Я забрался в темную, влажную
