Главная опасность заключалась в том, что проект «Юпитер» должен был сфокусировать чудовищную энергию в объеме гораздо меньшем, чем объем первоначального «большого взрыва». Питер и Амелия полагали, что воссоздание таких условий, какие были во Вселенной при ее зарождении, уже в следующее мгновение неминуемо повлечет за собой состояние «ускоренной Вселенной» — и новое рассеяние, новое рождение Вселенной. Странно было сознавать, что явление, происходящее в объеме такого малого размера, может повлечь за собой гибель целых миров. Гибель Вселенной.
Естественно, единственным способом наверняка убедиться в правильности этих теоретических выкладок был эксперимент. Но это был бы эксперимент того же рода, как проверка исправности оружия таким вот способом — вложить ствол себе в рот и нажать на курок.
Я раздумывал над этим сравнением, пока летел на самолете и вводил данные в компьютер. И решил, что не стоит делиться этими соображениями с Амелией. А еще мне казалось, что человек, совсем недавно пытавшийся себя убить, — не самый лучший компаньон в подобном рискованном предприятии.
Потому что вместе со смертью человека Вселенная и так перестает для него существовать. Безразлично, по какой причине.
Амелия крепко спала, прислонив голову к окну, и не проснулась даже от вибрации самолета при посадке в Вашингтоне. Я потряс ее за плечо, разбудил и вышел из самолета, взяв обе сумки — и свою, и Амелии. Амелия без возражений позволила мне нести ее багаж — показательный признак того, насколько она устала.
Пока Амелия звонила Питеру, чтобы убедиться, что он уже встал, я приобрел в киоске в аэропорту пачку пластырьков «ускорителя» — разновидность сильного психостимулятора. Как Амелия и предполагала, Питер не спал и уже принял ускоритель, так что мы с ней тоже прилепили по пластырьку за уши и к тому времени, как дошли до метро, уже полностью проснулись. Этот мощный стимулятор — крайне полезная штука, если не очень им увлекаться и не передозировать. Я спросил — просто на всякий случай, — и оказалось, что Питер уже давно буквально живет на ускорителе.
Ну что ж, если человек занят спасением мира от гибели, он вполне может позволить себе обходиться совсем без сна. Амелия тоже принимала довольно много ускорителя, но каждый день спала по три-четыре часа — с помощью снотворных таблеток. Если этого не делать, то рано или поздно слетишь с катушек. Питеру же требовались железные доводы для того, чтобы позволить себе заснуть, и он прекрасно знал, что ему предстоит расплатиться за это.
Амелия говорила ему, что я «болел», но в подробности особо не вдавалась. Я предложил сказать, что у меня было пищевое отравление. Алкоголь ведь и в самом деле разновидность пищи.
Питер об этом даже не спросил. Его интерес к людям начинался и заканчивался исключительно в плане того, насколько они могут быть полезны для изучения Проблемы. Моя полезность обусловливалась тем, что я умел держать рот на замке и разбирался в новой методике анализа цифровых данных.
Питер встретил нас у входа. Он вяло пожал мне руку, глядя куда-то мимо. Зрачки его глаз из-за передозировки ускорителя походили на булавочные головки. Он провел нас в кабинет и предложил угощение, указав рукой на столик с колесиками, на котором лежали холодные, жесткие гренки и засохшие ломтики сыра — от такого угощения можно было и вправду заработать пищевое отравление.
В кабинете царил родной рабочий беспорядок — повсюду были навалены стопки книг, журналов, листов с записями. У Питера был хороший компьютер с большим двойным монитором. На одном мониторе явно выполнялся гамильтоновский анализ данных, а на втором было полно цифр — так выглядело визуальное изображение исходной матрицы, или даже гиперматрицы. Его мог расшифровать любой, кто разбирался в космологии. Это была как бы карта множества последовательных состояний Вселенной, начиная от нулевой временной точки до десяти тысяч секунд.
Питер махнул рукой в сторону этого второго монитора.
— Определите… Можете вы определить первые три цифровых ряда?
— Могу, — ответил я, помолчав ровно столько, сколько нужно было, чтобы проверить его чувство юмора. Но никаких признаков чувства юмора я у Питера не обнаружил. — Первый ряд — это возраст Вселенной, умноженный на десять. Второй ряд — температура. Третий — радиус. Вы оставили свободной нулевую колонку.
— Так всегда делают.
— Да, но ее всегда имеют в виду. Питер… Можно, я буду звать вас так?
— Да. Питер. А вы — Джулиан, — он поскреб ногтями двух— или трехдневную щетину на подбородке. — Блейз, я сперва освежусь, а потом ты мне расскажешь, что там было в Киото. Джулиан, а вы пока ознакомьтесь с матрицей. Можете занимать левую часть рядов, если появятся вопросы относительно переменных.
— Ты вообще спал хоть немного? — спросила Амелия.
Питер посмотрел на часы.
— Когда ты уехала? Три дня назад? Я тогда чуточку поспал. Больше было не нужно, — и он вышел из комнаты.
— Даже если бы он поспал часок, настроение у него все равно бы не улучшилось, — заметил я.
Амелия покачала головой.
— Это понятно. Как он тебе вообще? Ты думаешь, сможешь с ним работать? Пит в этом смысле настоящий рабовладелец.
Я показал на свою черную кожу.
— Это мое наследие…
Мой подход к Проблеме был так же стар, как сама физика со времен Аристотеля. Первым делом я взял исходные условия Питера и, не принимая во внимание его гамильтоновский анализ, попробовал выяснить, получатся ли при обработке данных псевдооперантным методом те же результаты, что получил он. Если результаты совпадут, то следующей — а на самом деле единственной — нашей заботой будут сами исходные условия. Достоверных экспериментальных сведений о состоянии, близком к «ускоренной Вселенной», пока не существовало. Мы могли бы изучить некоторые аспекты Проблемы, дав указания ускорителю проекта «Юпитер» постепенно накручивать обороты, чтобы накопленная энергия все более и более приближалась к критической точке. Но насколько близко к краю обрыва мы можем подойти, если автоматические системы ускорителя реагируют на команды
Следующие два дня слились в один бессонный математический марафон. Мы на полчаса оторвались от работы, когда услышали на улице какие-то взрывы. Выйдя на крышу, чтобы посмотреть, в чем там дело, мы стали свидетелями салюта над монументом Дж. Вашингтона в честь праздника Четвертого июля.
Глядя на полыхающие в небе огни салюта, вдыхая запах пороха, я думал, что этот салют — словно предвестие грядущего грандиозного представления. У нас было в запасе чуть больше девяти недель. Если проект «Юпитер» по-прежнему будет работать на полную мощность, он накопит критическую энергию примерно к четырнадцатому сентября.
Наверное, салют у всех нас вызвал одинаковые ассоциации. Мы молча стояли и смотрели, пока салют не закончился, а потом вернулись обратно и снова принялись за работу.
Питер плохо разбирался в псевдооперантном анализе, а я мало что знал о космологии. Мы угробили массу времени, стараясь удостовериться, что я правильно понимаю его вопросы, а он правильно понимает мои ответы. Но к окончанию этих двух дней я пришел к тому же убеждению, что и Питер с Амелией. Проект «Юпитер» следовало немедленно прекратить.
Иначе мы все прекратим существование. В мою голову, одурманенную крепкой дозой ускорителя и черного кофе, пришла вдруг кошмарная мысль: ведь я запросто мог бы прикончить их обоих всего двумя выстрелами. А потом уничтожить все записи и застрелиться самому.
Я мог бы стать Шивой — Разрушителем Миров, если перефразировать высказывание первооткрывателя ядерного распада. Посредством простейшего акта насилия я мог бы уничтожить всю Вселенную.
Здорово все-таки, что у меня с головой все в порядке.
Инженерам Проекта будет совсем несложно предотвратить угрожающую Вселенной катастрофу. То
