– Некогда было считать! – зло ответил Суровцев.
– Ладно, – примирительно сказал Сухарев, – сосчитаешь потом. А сейчас идем со мной.
– Никуда не пойду, пока не соберу батальон, – сказал моряку Суровцев и крикнул: – Комиссар и командиры рот, ко мне! – Он произнес эти слова со страхом, боясь, что ему не ответят, что, может быть, и Пастухов и командиры рот остались там, на дне этой страшной реки.
Лишь когда в ответ прозвучали знакомые голоса всех четверых, Суровцев почувствовал облегчение и спросил моряка:
– Где расположить батальон?
– А вот здесь и располагай. Прямо на берегу. Под обрывом.
– А там… наверху? – с недоумением спросил Суровцев.
– Наверху? – переспросил Сухарев. – Наверх, значит, тебе не терпится? Подождешь до утра. Пошли. – И крикнул куда-то в темноту: – Приступить к погрузке раненых!
– Ты о каких раненых говоришь? О моих? – неуверенно спросил Суровцев.
– Нет, твоим еще очередь не подошла. Будут грузить тех, кто здесь со вчерашнего дня лежит и лодок твоих дожидается. Такой здесь у нас конвейер, – с недоброй усмешкой проговорил моряк. – А теперь двинулись.
Отдав приказания командирам рот расположить бойцов тут же, на берегу, подсчитать потери и оказать первую помощь раненым, Суровцев направился за моряком.
Идти пришлось недалеко. Землянка, куда привел его Сухарев, была крошечной – в ней едва помещались одноногий стол и два чурбана по сторонам. На столе горела коптилка.
– Садись, комбат, – сказал, расстегивая бушлат, Сухарев и опустился на чурбан. – Сними шинель-то, в Неве, что ли, искупался? – В его манере говорить было что-то снисходительное и вместе с тем задиристое. – Снимай, снимай, – повторил он, видя, что Суровцев медлит, – печки нет, вон на гвоздь у притолоки повесь, к утру обсохнет.
Суровцев молча снял шинель и повесил на гвоздь, вбитый в дверную раму.
– Твой батальон наступает на Арбузово. Так? – спросил Сухарев.
Суровцев кивнул.
– Тебе сказали, что я у тебя на фланге буду?
– Сказали только, что тут моряки дерутся, и все, – ответил Суровцев.
– Значит, считай, что сказали точно. Вчера утром Арбузово было наше, днем стало немецкое. Дальше этой чертовой деревеньки продвинуться вообще не удавалось, – мрачно продолжал Сухарев. – Теперь слушай задачу.
– Задачу передо мной поставили. А уточнит ее мой командир полка, когда переправится, – сухо прервал его Суровцев. Ни по званию, ни по возрасту этот моряк не был старше его.
– Так вот, мне поручено ее уточнить, понял? Мне, командиру батальона морской пехоты Сухареву.
– Кем поручено?
– Тьфу ты черт! Командиром бригады поручено, а он с твоим комдивом связывался, понял? Комполка твой то ли переберется сюда до рассвета, то ли его немцы по дороге потопят – это еще неизвестно. А с рассветом нам наступать.
– Я должен прежде всего ознакомиться с местностью, – угрюмо проговорил Суровцев.
– Рекогносцировку, значит, провести? – язвительно спросил Сухарев. Он облокотился о стол, подпер голову ладонями и, щуря глаза, продолжал: – Ты понимаешь, куда попал, капитан? Про что говоришь? Наверху сейчас тьма египетская, только лампочки немец время от времени вешает. Высунешь башку – считай, что в последний раз. До немца тут не больше чем полкилометра. А с рассветом – в бой. Поднимешь батальон вверх по круче, прямо в траншеи и ползи. Впрочем, если так хочешь, попробуем сейчас подняться наверх.
– Траншеи отрыты? – спросил Суровцев.
– Немец их отрыл, – бомбами да снарядами. Ну, еще несколько карьеров есть, овражки, вот тебе и вся топография… Женат?
– Нет, – машинально ответил Суровцев. И недоуменно спросил: – А при чем тут это?
– А при том, – поучительно произнес Сухарев, – что раз на «пятачок» попал, то одна у тебя жена, одна мать, один отец: Ленинград. Только о нем и думай, иначе не выдержишь.
– Слушай, моряк, – едва сдерживаясь, сказал Суровцев, – чего ты меня все учишь?
– Я тебя не учу, – нахмурив свои белесые брови, ответил Сухарев. – Я… просто знать хочу, какой ты есть, с кем в бой пойду, что у меня за сосед будет.
– Вот в бою и узнаешь!
– В бою поздно узнавать!
– Видно, до сих пор соседи тебе плохие попадались.
– Нет, на это не жалуюсь.
– Тоже морячки? – с едва заметной иронией спросил Суровцев, потому что знал традиционную морскую привычку несколько свысока смотреть на «сухопутных».
– Морячки у меня только справа, а слева – царица полей, – каким-то отрешенным голосом ответил Сухарев. Потом подался к Суровцеву и с плохо скрываемым волнением добавил: – Я, капитан, там, наверху, комиссара своего оставил.
– Где? В боевых порядках? – не понял Суровцев.
– Нет. В земле. Даже вытащить сюда, вниз, не смог. Нечего было вытаскивать. И хоронить нечего. В клочья. Мы там вчера полбатальона положили. А ты знаешь, почем моряцкая жизнь?!
Сухарев провел рукавом бушлата по лицу, тряхнул головой и уже подчеркнуто деловито спросил:
– На той стороне войск много?
– Много, – ответил Суровцев, чувствуя, что раздражение его против этого человека прошло. – И все прибывают. Я генерала видел. Конькова. Он говорит, что задача – прорвать блокаду.
– Здесь эту задачу уже больше месяца выполняют. Каждый клочок земли кровью полит. На метр в глубину, наверное. Только сил у нас недостаточно.
– Теперь сил хватит, – убежденно сказал Суровцев, – не завтра, так послезавтра прорвем блокаду. – Улыбнулся и добавил: – Может, мы с тобой ее первыми и прорвем!
– Ладно, капитан, не заносись, – сдержанно прервал Сухарев, но чувствовалось, что слова Суровцева пришлись ему по душе. – Давай делом заниматься. Сейчас попробую показать тебе местность. Пошли.
Следом за Сухаревым Суровцев вышел из землянки. Тьма, казалось, стала еще гуще.
– Погоди, моряк! – сказал он Сухареву и крикнул: – Пастухов!
– Здесь Пастухов, – откликнулся комиссар.
Через две-три минуты он подошел к капитану.
– Потери? – спросил Суровцев.
– Семь бойцов.
– Так. В бой еще не вступили, а семерых уже нет.
– Здесь говорят, что бой с переправы начинается.
– Кто говорит?
– Люди. Тут полон берег людей. И штабы здесь, и раненые, полчаса пробудешь – все подробности узнаешь.
– Как настроение бойцов?
– Теперь, когда переправа позади осталась, ничего, бодрое. У всех одна мысль: в последний бой идем, не сегодня-завтра конец блокаде.
Высоко над их головами зажглась осветительная ракета. К счастью, лодок на Неве в этот момент не было. Зато весь берег осветился призрачным, холодным светом.
Ракета висела в небе минуты две-три, но и за это время Суровцев смог убедиться, что Пастухов прав: на берегу, под защитой высокого обрыва, и в самом деле скопились сотни людей. Здесь были и пехотинцы, и моряки, тускло отсвечивали стволы противотанковых пушек, минометов, пришвартованные к
