На этот раз по графику дежурить предстояло доктору Волкову, мне и Оле, моей соседке по комнате.
Вообще-то наш госпиталь военный, к нам поступают раненые с фронта, но тех, кто пострадал от бомбежки или обстрела где-то поблизости, тоже везут к нам.
Первая автомашина «скорой помощи» остановилась у нашего подъезда минут через пятнадцать после того, как начался обстрел. Мы выбежали на улицу, чтобы помочь санитаркам и сандружинницам внести раненых. Снаряды рвались где-то на соседних улицах, и в воздухе носился запах гари. Вслед за этой машиной подъехала, завывая сиреной, другая; звук сирены тонул в грохоте разрывов. Совсем неподалеку рухнула стена четырехэтажного дома.
Прошло минут сорок, но обстрел не прекращался. Раненых привезли столько, что мы втроем уже не справлялись, и Волков вызвал из убежища еще одну бригаду – не в очередь.
Я понимала, что каждый следующий снаряд может угодить в наш госпиталь, но страха во мне это уже не вызывало. То ли настолько привыкла к бомбежкам и обстрелам, то ли потому, что была очень занята.
Наконец из черной тарелки репродуктора раздался голос диктора, извещавшего, что обстрел нашего района прекратился и движение на улицах восстанавливается. А следом спокойно и размеренно стал отбивать свои удары метроном.
Мы распределили раненых по палатам и собирались уже спуститься вниз, в убежище, – помочь выносить обратно наверх лежачих больных. Чтобы хоть на минуту избавиться от едкого запаха крови, йода и спирта, я вышла на крыльцо и вдруг увидела странное зрелище. Четыре девушки-сандружинницы, в ватниках, с красными повязками на рукавах, медленно несли носилки. На носилках лежал кто-то, прикрытый шинелью. А за ними шел командир. В красной от крови руке он держал пистолет, направив его прямо в спину одной из дружинниц.
Доктор Волков вышел на крыльцо следом за мной и тоже с недоумением смотрел на странную процессию.
Подойдя к крыльцу, дружинницы остановились и хотели опустить носилки на землю, но военный повелительно крикнул:
– Нести!
Рука его с зажатым пистолетом как-то неестественно дернулась.
– Эй, вы! – крикнул из-за моего плеча Волков. – Немедленно уберите оружие!
Лицо военного исказилось в какой-то страшной гримасе, он исступленно крикнул:
– Я те уберу! Я те уберу! Нести! – И потряс зажатым в руке пистолетом.
– Опустите носилки на землю! – крикнула я и сбежала вниз по ступеням.
Девушки, оглядываясь на военного, медленно опустили носилки.
Я нагнулась над ними, отвернула шинель и чуть не вскрикнула от ужаса. Сначала я увидела небольшой дерматиновый чемодан, а ниже – окровавленный труп женщины, вернее, не труп, а куски тела. Я с трудом различила ногу, руку без кисти, размозженную женскую голову с длинными, перепачканными грязью, слипшимися волосами.
За четыре месяца войны я повидала уже немало. Но куски человеческого тела, кое-как сложенные вместе, произвели на меня жуткое впечатление.
– Что это?! – спросила я безмолвно стоявших девушек.
– Вот… – задыхаясь от страха и волнения, ответила одна из них. – Ее – снарядом… а он… не велит… требует в госпиталь!
Я взглянула на военного, рассмотрела майорские «шпалы» в петлицах. Он стоял неподвижно и неотрывно смотрел на то, что лежало на носилках.
– Зачем вы принесли это сюда? – с отчаянием крикнула я.
Майор медленно перевел на меня взгляд, губы его дрогнули, и он проговорил, с трудом выталкивая слова:
– Но как же? Ведь это Катя… Катя моя! А они не хотят… нести не хотят…
В эту минуту Волков, незаметно оказавшийся за спиной майора, резким движением схватил его за руку и вырвал пистолет. Тот, казалось, даже не заметил этого. Он по-прежнему держал руку вытянутой, будто она у него закостенела, а локоть прирос к туловищу. Глядя вниз, майор почти беззвучно повторял:
– Это ведь Катя!.. Катя моя!.. А они не хотят…
Внезапно он оглушительно крикнул:
– В госпиталь ее, сволочи! В госпиталь! На операцию!
Первым овладел собой Волков.
– Хорошо, – сказал он майору, – мы сейчас сделаем ей операцию. Но вы нам мешаете. Пойдемте со мной. – И взял майора за плечо.
Тот безропотно подчинился. Медленно передвигая ноги и смотря вперед стеклянным, невидящим взором, он, подталкиваемый Волковым, поднялся по ступенькам крыльца. Через мгновение оба они исчезли за дверью.
Губы мои пересохли. С трудом произнося слова, я спросила:
– Где это произошло?
И тогда девушки наперебой стали объяснять, что их звено получило задание выносить раненых из разрушенных домов. Они вытащили двоих, доставили их в госпиталь и, возвращаясь назад, увидели вдруг лужу крови на тротуаре, куски разорванного снарядом человеческого тела. Хотели пробежать мимо, понимая, что здесь помощь бесполезна, но тут откуда-то появился этот обезумевший майор с чемоданчиком, выхватил пистолет, заставил их собрать все то, что осталось от женщины, и нести в госпиталь…
– Судя по всему, это его жена… или сестра, – сказала дружинница.
Я велела девушкам отнести останки в нашу покойницкую, взяла с носилок чемодан и шинель, повесила ее на перила и вернулась в приемный покой.
Майор сидел на стуле, правый рукав его гимнастерки был завернут. Оля хлопотала у столика с медикаментами, а Волков держал в руке пустой шприц. Очевидно, он только что сделал майору укол морфия или пантопона.
Я поставила чемодан возле стула. Когда майор увидел чемодан, глаза его снова стали безумными. Он вскочил со стула и крикнул:
– А Катя? Где Катя?
– Успокойтесь, – резко сказал Волков, – ей делают операцию. Вы же сами этого хотели.
– Да, да… операцию, – повторил майор и безвольно опустился на стул.
Волков внимательно глядел на него, ожидая, пока подействует лекарство.
Прошло минут пять. Все мы – и Волков, и Оля, и я – были настолько потрясены происшедшим, что даже забыли о необходимости идти переносить раненых из убежища.
– Как все это случилось? – невольно вырвалось у меня.
– Вера! – укоризненно произнес Волков.
Я и сама поняла, что мне не следовало этого спрашивать.
Но, вопреки нашим опасениям, майор вдруг заговорил вполне осмысленно, только очень медленно.
– С первого дня войны не виделись… А тут отпуск на трое суток дали… Я через товарища предупредил, что буду сегодня… а она… встречать вышла… Я ее уже видел… ну, вот как вас… может, чуть подальше… И… этот снаряд… На глазах… на глазах моих, понимаете?
– Ее, видимо, ударило о стену дома взрывной волной, – тихо сказал Волков.
– Да, да, – поспешно согласился майор и с каким-то удивлением в голосе продолжал: – А я вот… остался… остался ведь, да? А ведь почти рядом был… Как же так?
Только теперь, когда страшная гримаса исчезла и лицо его приняло нормальное выражение, я увидела, что майор еще молод. Ему было лет тридцать – тридцать пять, не больше.
Неожиданно взгляд его упал на чемодан.
Он медленно наклонился, поднял его, положил на колени, раскрыл.
