— Господи! — воскликнула и Гермиона, задохнувшись от удивления. — Профессор Чаруальд!
Бывший преподаватель защиты от сил зла изящным жестом распахнул дверь и направился к ребятам. На нём был длинный лиловый халат.
— Здравствуйте, здравствуйте! — бодро воскликнул он. — Вы, я полагаю, за автографами?
— Надо же, ничуть не изменился, — шепнул Гарри на ухо Джинни, и та усмехнулась.
— Э-э… как поживаете, профессор? — поинтересовался Рон. Вопрос прозвучал виновато: ведь Чаруальд лишился памяти и оказался в Лоскуте не почему-нибудь, а из-за барахлившей волшебной палочки Рона. Впрочем, Чаруальд тогда напал первым — он хотел стереть память и Гарри и Рону — поэтому Гарри сейчас не испытывал к нему особенного сострадания.
— Прекрасно, даже восхитительно, благодарю вас! — с чувством ответил профессор Чаруальд и достал из кармана изрядно потрёпанное павлинье перо. — Ну-с, сколько вам автографов? Я, знаете ли, выучился писать обеими руками одновременно!
— Э-м… Спасибо, но сейчас нам автографы не нужны, — сказал Рон и, повернувшись к Гарри, поднял брови. Гарри спросил: — Профессор, вам, наверное, не следует ходить по коридорам? Вам нужно бы вернуться в палату.
Улыбка Чаруальда слегка увяла. Он внимательно поглядел на Гарри, а затем спросил:
— Мы с вами, случайно, не встречались?
— Да… встречались, — подтвердил Гарри. — Вы были у нас учителем. В «Хогварце», помните?
— Учителем? — взволнованно повторил Чаруальд. — Я? Правда?
Его лицо, с пугающей внезапностью, вновь расцвело улыбкой:
— Думаю, я научил вас всему, что вы знаете, не так ли? Ну-с, так как же автографы? Дюжины, я полагаю, будет довольно? Подарите их своим друзьям-приятелям, чтобы они не чувствовали себя обделёнными!
Тут из двери в дальнем конце коридора показалась чья-то голова, и раздался крик:
— Сверкароль, проказник, куда ты опять удрал?
Немолодая знахарка с добрым лицом и елочным дождём в волосах торопливо прошла через весь коридор, вышла за дверь и заулыбалась ребятам.
— Ах вот что, Сверкароль! У тебя гости! Как это мило, и к тому же в Рождество! Знаете, к нему ведь никто не ходит, к бедняжке! Ума не приложу, почему, он у нас такой зайчик… Правда, милый?
— Мы занимаемся автографами! — с лучезарной улыбкой сообщил Сверкароль знахарке. — Им надо много-много! Отказы не принимаются! Надеюсь, мне хватит фотографий…
— Только послушайте, — с нежностью сказала знахарка, улыбаясь Чаруальду как шаловливому двухлетнему малышу, и взяла его за локоть. — Пару лет назад он был известной личностью, и мы очень надеемся, что его страсть раздавать автографы — признак, что память возвращается. Вы не зайдёте? Понимаете, у нас закрытое отделение, он, должно быть, улизнул, пока я вносила рождественские подарки, обычно-то мы дверь запираем… Не подумайте, он не опасен! Но, — она понизила голос до шёпота, — бедняжка, храни его небеса, может сам себе навредить… Он же не помнит, кто он такой, уйдёт куда-нибудь, а дорогу назад найти не сможет… как мило с вашей стороны, что вы зашли его навестить.
— Э-э, — Рон показал наверх, — мы вообще-то… э-э…
Но знахарка выжидательно улыбалась, и слова Рона «хотели выпить чаю» как-то растворились в воздухе. Ребята беспомощно посмотрели друг на друга и, вслед за Чаруальдом и знахаркой, пошли по коридору в отделение.
— Только давайте недолго, — тихо сказал Рон.
Знахарка указала палочкой на дверь палаты им. Яна Деревяшки и пробормотала: «Алоомора». Дверь распахнулась, и она, не отпуская Чаруальда, первой прошла внутрь, подвела больного к его кровати и усадила в кресло, стоящее рядом.
— Это палата для хроников, — негромко проговорила она. — Для неизлечимых случаев. Конечно, при современных зельях и заклинаниях — и известной доле удачи, разумеется — можно рассчитывать на некоторое улучшение. Сверкароль, например, явно начинает понимать, кто он такой; у мистера Бедоу тоже наблюдается улучшение, и речь восстанавливается. Мы, правда, никак не разберём, что он говорит… Ладно, ребятки, я ещё не всем раздала подарки, так что я вас оставлю, поболтайте пока.
Гарри осмотрелся. Да, сразу видно, что в этой палате пациенты живут постоянно; там, где лежит мистер Уэсли, ни у кого нет такого количества личных вещей. Стена у кровати Чаруальда сплошь увешена его изображениями, все они зубасто улыбаются и приветливо машут руками. Многие подписаны Чаруальдом для себя, детским, неровным почерком. Вот и сейчас, как только знахарка усадила его в кресло, Сверкароль придвинул к себе свежую стопку фотографий, схватил перо и со страшной скоростью начал ставить автографы.
— Можете раскладывать по конвертам, — сказал он Джинни, быстро, одну за другой, швыряя подписанные фотографии ей на колени. — Видите, меня не забыли, я постоянно получаю кучу писем от поклонников… Глэдис Прэстофиль пишет каждую неделю… Знать бы ещё, зачем… — Он озадаченно замер, но очень скоро вновь просиял и с удвоенной энергией взялся за автографы. — Полагаю, дело в моей внешности…
На кровати напротив лежал очень печальный мужчина с нездоровым цветом лица; он что-то бормотал себе под нос и не замечал ничего вокруг. Через две кровати от него находилась женщина с головой, обросшей густой шерстью; Гарри вспомнил, что нечто подобное случилось во втором классе и с Гермионой — к счастью, её случай оказался излечим. В конце комнаты виднелись цветастые занавески, они отгораживали две дальние кровати от остальных, чтобы посетители могли спокойно пообщаться с больными.
— Вот видишь, Агнес, — весёло обратилась знахарка к женщине с меховым лицом, передавая ей небольшую стопку рождественских подарков. — И тебя не забывают! И сын твой прислал сову, что зайдёт сегодня вечером. Замечательно, правда?
Агнес несколько раз громко гавкнула.
— И, Бродерик, смотри, тебе прислали цветочек в горшке и чудесный календарь. Вот, тут на каждый месяц — новый красивый гиппогриф! Всё веселей будет, правда? — Знахарка деловито подошла к безостановочно бормочущему человеку, поставила на тумбочку малопривлекательное растение с длинными, шевелящимися щупальцами и, с помощью палочки, стала вешать на стену календарь. — И… о, миссис Длиннопопп, вы уже уходите?
Гарри круто обернулся. Занавески в дальнем конце палаты были раздвинуты, а по проходу между кроватями к двери шли посетители: грозная старуха в длинном зелёном платье, побитой молью лисьей горжетке и остроконечной шляпе с чучелом ястреба и — Невилль. Он уныло брёл по пятам за бабушкой.
До Гарри вдруг дошло, кого они навещали. Его бросило в жар, и он стал лихорадочно придумывать, как отвлечь остальных, чтобы они не заметили Невилля. Но Рон, услышав фамилию «Длиннопопп», тоже поднял глаза и, прежде чем Гарри успел его остановить, позвал:
— Невилль!
Невилль вздрогнул и весь сжался, как человек, чудом увернувшийся от пули.
— Это мы, Невилль! — обрадовано закричал Рон и вскочил со стула. — Ты видел?… Тут Чаруальд! А ты кого навещаешь?
— Это твои друзья, Невилль, дорогой? — любезно проговорила бабушка Невилля, нависая над ребятами.
Невилль явно готов был провалиться сквозь землю. По его лицу ползли тёмно-багровые пятна, и он отводил глаза в сторону.
— Ах да, — вглядевшись в Гарри, бабушка сунула ему морщинистую руку, похожую на когтистую птичью лапу. — Да, да. Разумеется, я вас знаю. Невилль отзывается о вас с большим уважением.
— Э-э… спасибо, — Гарри пожал протянутую руку. Невилль упорно не поднимал глаз, и его лицо всё сильнее багровело.
— А вы двое, конечно же, Уэсли, — продолжала миссис Длиннопопп, царственно предлагая свою руку Рону, а затем Джинни. — Я знакома с вашими родителями — не очень близко, разумеется — но это прекрасные люди, прекрасные люди… А вы, должно быть, Гермиона Грэнжер?
Гермиона, изумлённая тем, что миссис Длиннопопп знает её по имени, обменялась с ней рукопожатием.
— Невилль много о вас рассказывал. Вы его не раз выручали, не так ли? Он хороший мальчик, — она с суровым одобрением поглядела на внука, — но, боюсь, не унаследовал таланта своего отца. — И миссис Длиннопопп мотнула головой в сторону кроватей в дальнем конце комнаты. Ястреб на шляпе угрожающе покачнулся.
— Что?! — поразился Рон. Гарри хотел наступить ему на ногу, но оказалось, что в джинсах проделать это незаметно довольно трудно. — Так там твой папа, Невилль?
— Что это значит, Невилль? — грозно осведомилась миссис Длиннопопп. — Твои друзья ничего не знают о твоих родителях?
Невилль сделал глубокий вдох, поднял лицо к потолку и потряс головой. Гарри никогда и никого не жалел так, как сейчас Невилля, но не знал, чем ему помочь.
— Здесь нечего стыдиться! — сердито воскликнула миссис Длиннопопп. — Ты должен гордиться, Невилль, гордиться! Не затем они пожертвовали своим здоровьем и рассудком, чтобы их стыдился единственный сын!
— Я не стыжусь, — еле слышно отозвался Невилль. Он по-прежнему избегал встречаться взглядом с друзьями. Рон привстал на цыпочки, чтобы получше рассмотреть родителей Невилля.
— Но ты избрал странный способ это показать! — заявила миссис Длиннопопп. — Мой сын и его жена, — она величаво повернулась к Гарри, Рону, Гермионе и Джинни, — потеряли рассудок под пытками приспешников Сами-Знаете-Кого.
Гермиона и Джинни зажали рты ладонями. Рон, перестав выгибать шею, потрясённо замер.
— Они были аврорами, и их очень уважали в колдовской среде, — продолжала миссис Длиннопопп. — Это были чрезвычайно одарённые люди. Я… Алиса, деточка, что такое?
К ним боязливо, бочком, подошла мама Невилля, одетая в ночную рубашку. От круглолицей, счастливой женщины с фотографии первого Ордена Феникса не осталось ровным счётом ничего. Лицо постарело, щёки ввалились; глаза казались чересчур большими, а всклокоченные, абсолютно белые волосы — мёртвыми. Она не хотела — или не могла — говорить, но, глядя на Невилля, совершала какие-то странные движения, робко протягивая ему что-то на ладони.
