А чего?! Однажды Макаревич с Кутиковым и Ефремовым сели и за пять минут на спор записали на бумажке почти 48 из 50-ти американских штатов, а когда Сашка Зайцев вспомнил, что американские деньги называются не долларами, а 'баксами', то все решили, что он свободно может поработать пару лет гидом- переводчиком где-нибудь в Алабаме.
И вот 'Машина времени', усиленная для концертной убедительности Александром Борисовичем Градским, летит на 'Боинге' в Штаты.
Летим мы на 'Марш мира' по инициативе Комитета защиты мира. От кого собирался защищать мир этот комитет — от нас или от американцев, — я точно не знаю.
Самолет прибыл в Нью-Йорк, там мы аккуратно пересели на Лос-Анджелесский рейс и около полуночи по местному времени, слегка замученные долгой дорогой и неизвестностью, растопырились в зале прилета аэропорта Лос-Анджелеса, штат Калифорния.
Как всегда, никто из нас точно не знал, будут ли встречать, дадут ли суточные и когда придется 'мирно маршировать' — прямо сейчас или все-таки немножечко попозже?
Через некоторое время ловкие шоферы в серой форме растащили по длинным лимузинам прилетевших бизнесменов, и мы остались в зале одни, не считая очень бойкой и симпатичной девицы, с небольшой табличкой 'НАRD-RОСК' в руках. Девушка пританцовывала, вертела головой и, беспрестанно улыбаясь, энергично разгоняла табличкой и без того кондиционированный воздух.
Убедившись лишний раз, что кроме нее и нас никого в зале нет, и бросив взгляд на длинные прически Кутикова и Градского, она решительно подошла и с ужасающим техасским акцентом осведомилась, не видали часом мы тут где-нибудь группу из Москвы? А мы-то как раз и видали.
Девушку звали Маделина, она позвала лохматого босого парня Тома, мы загрузили вещи в грузовичок, сели в две машины и по ночной прохладе приехали в чудный дом Маделины на берегу океана.
Еще в этом доме жил непрописанным ее друг Лэни, которого за странный рычащий голос пришлось тут же прозвать Тайгером, то есть тигром.
Они позвонили, заказали пиццу; потом пришли еще несколько друзей, а мы тоже достали разные московские припасы и стали с ними со всеми очень сильно дружить.
Андрей спел под гитару несколько песен в стиле 'кантри', была открыта пара баночек икры, а наш Директор, не говоривший по-английски, выразил свою признательность гостеприимным хозяевам тем, что не сходя с места, в уголку быстро выиграл у Тигра сто с лишним 'баксов' в карты, неосмотрительно оставленные тем на виду.
Директор сильно гордился своим выигрышем, и стоило больших усилий упросить его проиграть деньги назад.
К середине ночи обстановка было такая приятная и свободная, как где-нибудь в Малаховке под Москвой.
Два следующих дня мы провели на пляже и, вообще, всячески красиво отдыхая, посещая маленькие пляжные магазинчики и соседей Маделины, которые проявили к 'этим странным, но веселым русским' неподдельный интерес.
Было жарко, кое у кого 'сгорели' плечи, а Саша Градский купил себе красивую шапочку с приделанными к козырьку небольшими руками и веревочкой. Если дернуть за веревочку, то ручки делали жест, который американцы называют 'Fuck off'. Дергал он за веревочку часто, несложный механизм быстро сломался, и руки застыли в постоянном жесте, который уже нельзя было ни отменить, ни изменить. Шапочку пришлось снять.
Мы, конечно, не забыли, зачем сюда приехали, и с интервалом в семь минут пытались интересоваться, где сейчас 'Марш мира' и как бы нам к нему незаметно примкнуть, а также задавали всякие робкие вопросы по поводу 'суточных'.
Несчастные Маделина и Тигр смущенно переглядывались, наконец, выдали нам долларов по двадцать, чтоб мы себе ни в чем не отказывали.
День на четвертый выяснилась одна любопытная деталь:
наши милые хозяева ни о каком 'марше' и не слыхали, а просто узнали от каких-то знакомых, что должны приехать русские музыканты, после чего, испытывая здоровый интерес к нашей стране, решили их принять и поближе познакомиться.
Было не очень-то ловко, но вскоре мы-таки нашли этот 'Марш мира', а он — нас, и историческая справедливость была восстановлена.
Михаил Шуфутинский был руководителем ансамбля 'Лейся песня' до 1979 года. Руководителем хорошим — в меру жестким, в меру демократичным. Миша закончил Дирижерско-хоровое отделение консерватории и очень хорошо поставил в ансамбле вокал. Отношения были нормальные, коллектив был на подъеме, и ничто не предвещало скорого расставания с руководителем.
Как-то на гастролях я зашел вечером к нему в номер. Миша говорил по телефону с Москвой, и я стал рассеянно перебирать газеты и книги на его тумбочке в надежде найти какой-нибудь детективчик на ночь — и нашел. Книжечка называлась 'Овцеводство в Австралии' и содержала ряд интересных сведений о численности и популяциях бараньего поголовья в этой далекой стране.
Так у меня зародилось жуткое подозрение, что Шуфутинский уезжает.
Через пару месяцев он собрал собрание и объявил о своем решении уволиться. Все были в шоке. Такого еще не бывало; был прецедент, когда целый ансамбль 'Самоцветы' ушел от руководителя, но наоборот…
Миша объяснил, что он очень устал от поездок, что не имеет возможности посвящать достаточно времени семье, и извинился перед всеми за то, что он, видимо, вынужден будет объявить нас перед руководством подонками и бездельниками для убедительной причины увольнения.
Мы, обалдевшие, дали полное согласие считать нас кем угодно, а руководство реагировало однозначно, тут же предложив разогнать к чертовой матери зарвавшуюся сволочь, но Миша настоял на своем и уволился один.
Он поступил очень мудро и честно, потому что даже через полтора года, когда он уехал, не имея к 'Лейся песня' никакого отношения, у ансамбля были большие неприятности: размагниченные фонограммы, отмененные съемки, несостоявшиеся гастроли.
Где-то году в 84-ом, уже в 'Машине' после концерта я вошел в наш 'Икарус' и, усевшись, услышал из водительского магнитофона развеселую музычку про Брайтон бич, небоскребы и т. д. — голос был совершенно незнакомый.
Водитель сказал, что это — какой-то Чухатиньский, последний писк эмигрантского творчества.
Я никак не мог себе представить, что это поет Миша, так как еще в 'Лейся песня' он никогда не пел и, раздавая партии вокалистам, всегда предпочитал сыграть мелодию на рояле. Слух у него был отличный, но что-то не то с дикцией, и он даже немного этого стеснялся.
А тут прямо соловьем разливается. Оказалось, что все-таки Шуфутинский. Видимо, это в 'Нескучном саду' соловьи не поют, а в 'Булонском лесу' поют, да еще как весело!
На протяжении этих лет я слышал, что Миша был сначала в Нью-Йорке, потом переехал в Лос- Анджелес, и у него там какое-то дело, связанное с рестораном — не то у него ресторан, не то он часто туда ходит. Но адреса не было, а повидаться очень хотелось: вот, мол, я в Америке и не сбежал, а так — захотел и приехал.
Как-то, идя по улице, спрашиваю Маделину, не знает ли она такого Шуфутинского? Маделина, жуя резинку, улыбаясь, постреливая глазами и не забывая качать бедрами, подбежала к телефону-автомату, схватила и сунула мне толстенный справочник. Открываю и между мистерами Шмуцем и Шутцем коричневым по розовому написано: мистер Шуфутинский.
Я позвонил ему, разговаривал с женой, которая меня не узнала, и выяснил, что мистер Миша будет сегодня вечером в ресторане 'Атаман', который, собственно, ему и принадлежит.
Ребята все взволновались: некоторые тоже знали Шуфутинского еще по Союзу, а другие просто от возможности сходить в Америке в ресторан.
Я уже упоминал, что разговаривать с Маделиной было бы трудно, даже если бы она говорила не по- английски, а по-русски, но с такой же пулеметной скоростью и ковбойским акцентом; поэтому приходилось отделываться многозначительным 'о'кей'.
Кое-как договорились, что она заедет за нами в 6 часов на своей здоровенной шаланде и отвезет в
