излишнего драматизма, поскольку в Москве было много столяров, и труд их стоил недорого.
Те из горожан, кто снимал дачи, уже обставленные мебелью, свой скарб на лето помещали для сохранности на специальные склады. Один из них, например, располагался на Болотной улице в «Кокоревском подворье».
В своих мемуарах Н. М. Щапов упоминает, что на даче, которую его отец, приказчик торгового дома, снимал в течение многих лет, стояло «много специальной дачной мебели». И тем не менее для переезда туда и обратно ежегодно их семейству требовалось пять возов: «с бельем, одеждой, книгами, посудой, игрушками, кухонной утварью, корытами, бочками, курами и т.д. ...Рояль перевозится отдельно особой конторой». Интересно, что у опытных хозяев процесс сборов был отработан досконально, и это гарантировало от потерь в пути:
«Из сарая в комнаты приносится несколько сундуков. В один укладывается белье и одежда, в другие (в сено, чтоб не разбилась) – посуда, в третьи – съестные припасы: мука, крупа, масло, сахар – много сахара, ведь будет вариться варенье.
В день переезда ранним утром приходит пять подвод с пятью неуклюжими возчиками-мужиками. Зато папа из амбара присылает самого ловкого, расторопного артельщика – черноватого Василия Козлова. Последний является с запасом красиво сложенных, остро пахнущих рогожек и с пучком крепких, уже нарезанных на концы бечевок.
На дворе, на солнышке расстилаются две рогожки, на них складываются тюфяки, подушки, одеяла всей семьи. Внутрь запихиваются зеркала и зонты. Все это покрывается опять рогожами и по краям зашивается бечевками, продетыми в медную иголку. Это – тюки. Кухарка укладывает кухонную посуду в бочки.
Все перевозимое имущество вытаскивается возчиками на двор и по указаниям Козлова нагружается на подводы. Он заботится о том, чтобы возы были нагружены равномерно, а не так, чтобы все тяжелые сундуки попали на одну подводу, а легкая плетеная мебель – на другую. Надо, чтобы в дороге ничего не развалилось, не потерялось и не побилось и чтобы сопровождающим было удобно сидеть наверху вместе с самыми хрупкими грузами – курами и детским велосипедом.
Наверху усаживаются Козлов, дворник, кухарка и горничная. Уложив возы, возчики, дворник и сам Козлов собираются на кухне: им полагается водка и закуска. Потом обоз «с Богом» трогается. Ворота закрываются, наступает тишина.
Мы тоже закусываем, няня подметает пол, потом отправляется нанимать легковых извозчиков. Мама запирает шкафы, сундуки, окна и двери. Правда, наиболее ценные вещи (шубы, зимние платья, столовое серебро) уже свезены в фабричную кладовую и уложены там с камфарой и скипидаром (позже стали употреблять нафталин) в огромный, горбатый, обитый жестью сундук. Садимся попарно на извозчиков... В руках – самые нежные бьющиеся вещи: лампы, вазы, часы. По дороге обгоняем медленно плетущиеся возы, машем сопровождающим руками, бабы смеются, сидя наверху, мужики степенно шагают сбоку.
Отпираем дачу... Терраса еще непривычно гола. Не повешены и не прибиты дворником занавески из парусины, обшитые красной каймой с фестонами. [... ]
Пришли возы, суматоха. Все распределяется по своим местам. Чаю днем нет – некогда. Ужинаем поздно, когда кухарка Анна раз берется и успеет что-то состряпать на шестке, на тагане, на лучинках, ведь еще нет ни керосинок, ни тем более примусов»[100].
Пока дачники осваиваются на новом месте, вернемся ненадолго в опустевшую Москву, где в то время наступал сезон строительства. Москвичи покидали город, а им на смену приезжали строительные рабочие.
«В данное время в Москве замечается усиленный прилив рабочих из центральных губерний, – сообщал в репортаже „на злобу дня“ Влас Дорошевич, – ...чуть не десяток московских вокзалов ежедневно выбрасывают массу „сермяжного люда“, вереницами расползающегося затем по обширной Москве... Открывается сезон строительных работ!
Плотники, каменщики, штукатуры – все это стекается теперь сюда в чаянии заработка...
Мне пришлось наблюдать вчера около одного из вокзалов не лишенную интереса в бытовом отношении сцену. Толпа мужиков, человек около ста, расположилась лагерем около ворот вокзала.
– Ждем со вчерашнего дня!
Оказывается, что столичный подрядчик, привезший этих людей, куда-то пропал, любезно предоставив мужикам ожидать его степенства более суток на дворе...»
Однако, как правило, встречи с подрядчиками проходили без проблем. Из-за постоянно возраставшего спроса на жилье строительство приносило большие выгоды, и рабочие были нарасхват.
Определившись на место, те строители, у которых не было инструмента, шли покупать необходимое на Хитров рынок. Там же, в ночлежных домах, они находили временное пристанище. Но чаще всего рабочие всей артелью жили прямо на стройке.
Писатель Яков Коробов, ездивший в юности на заработки в Москву, оставил описание быта строителей в начале XX века:
«Ели, пили и спали тут же, на стройке. Выбрав какой-нибудь угол или целую комнату, без полов, рам и без дверей, сколачивали столы и кое-какие скамьи. Садились тесно друг к другу, что было особенно неприятно летом в жару, и, соблюдая глубокое молчание, работали ложками.
Обеденный ритуал строго поддерживался десятником. Например: маленькие и подростки не могли садиться за стол, а стояли сзади рабочих и тянулись к чашке через них. Этот порядок выработался по тем соображениям, что из-за стола им бы приходилось то и дело вскакивать, то за подбавой, то за квасом тому или иному мастеру.
Так же строго соблюдался порядок в самом хлёбове. Все ложки одновременно должны были опускаться в огромную деревянную чашу и никоим образом впредь до особого сигнала не вылавливать плававших там кусочков мяса.
Выхлебав до половины щи или в редких случаях похлебку, десятник клал ложку на стол и, выждав маленькую паузу, деловито приказывал:
– Крестись!..
Все дружно начинали креститься. Десятник ударял ложкой по краю чаши и давал новую команду:
– По первому!..
Ложки дружно опускались и почти одновременно подносились ко рту с пойманными кусочками мяса. Десятник опять клал ложку и зорко наблюдал, все ли успели прожевать мясо.
Выбрав подходящий момент, он снова ударял ложкой по чашке и говорил:
– По второму...
И так до трех-четырех раз, а потом команда отменялась и ложки ныряли вразброд. По большей части и ловить было нечего, потому что мясо отпускалось в самом ограниченном количестве. Последний же кусок некоторые избегали ловить, потому что есть примета, кто поймал – тому жена изменит.
[... ]
Спать ложились тут же после ужина и в этом же помещении, не смущаясь засохшими испражнениями, сгруженными по углам.
Утром, без четверти в четыре, наш десятник Матвей, прозванный артелью «волк», заводил обычную песню, такую ненавистную нам:
– Вставай, молодчики, вставай!..
Тимка Забалдуев должен был к этому времени вскипятить так называемую коробку для утреннего чая. И день начинался такой же, как вчера и какой будет завтра».
Отдых строителям полагался по воскресеньям да по большим праздникам. Часть рабочих, еще не порвавших окончательно с крестьянским трудом, на Петров день разъезжались по деревням на время сенокоса.
Множество строек, происходивших в Москве, создавали разного рода неудобства жителям, оставшимся в городе. По этому поводу в 1914 году поделился наболевшим с читателями «Голоса Москвы» обозреватель городской жизни М. Любимов:
«Строительный сезон начался, и на московских улицах уже воздвигаются заборы, за которыми идет постройка небоскребов. Ничего нельзя против этого иметь.
