30 секунд. При этом чиновник почему-то упустил из виду, что в иностранных вагонах выходы имелись из каждого купе, а в русских на всех пассажиров приходилось только два. Не говоря уже о том, что платформы на пригородных станциях и полустанках не были рассчитаны на всю длину состава.
«Вы подумайте: огромные вагоны с двумя выходами на концах, – писал В. А. Гиляровский. – Надо пройти весь коридор, застрять на узкой площадке, спускаться с ловкостью акробата вниз на три ступеньки, держась непременно обеими руками за ручки вагона, как по пожарной лестнице.
И в довершение всего, если на полустанке вагон не дошел до платформы, повиснуть надо над откосом полотна, иногда покрытым острым щебнем, иногда полуаршинной глубины грязью. Повиснуть над бездной, имея багаж, сложенный на площадке вагона в ожидании носильщика или доброго человека из пассажиров, который передаст вам багаж, когда вы очутитесь на земле.
А между прочим, для дачных поездов в прошлом году на некоторых железных дорогах были установлены полуминутные остановки, да именно на тех полустанках, где платформа длиной в три вагона, а пассажиры остальных вагонов обречены на сальто-мортале прямо на полотно. И строго, под угрозой штрафа, было предписано начальникам станций ровно 1/2 минуты и не больше держать поезд.
Пассажир только успел вынести на площадку корзину или кулек с провизией и начинает спускаться, чтобы через пять минут быть на своей даче и мирно обедать в кругу семьи... Он уже опустил ногу с нижней подножки вагона и ищет отдаленную землю... Но вдруг по мановению руки начальника станции поезд без звонка и свистка тихо двигается, и бедный пассажир взбирается опять на площадку, так как перед ним стоит задача рыцаря на распутье:
– Сам соскочишь – багаж остался... Домой попадешь – обеда не будет!
И едет до следующей станции. А тут на грех контролер.
– Цап-царап! Пожалуйте доплату!..
И пойдет канитель со всеми последствиями... И вместо того чтобы пообедать дома, вы можете очутиться в жандармской следующей станции, откуда вас могут отправить под конвоем пешком за 15 верст в стан.
– Для удостоверения личности!
– Полминуты! Ни секунды больше! Иначе штраф, – помнит начальник станции и строго блюдет расписание.
А что делать пассажиру в полуминутную остановку? Как выйти из вагона?
Если еще при этом впереди вас стоит на площадке вагона почтенная старушка на костылях, или весь коридор впереди перед вами займет купчиха пудов на одиннадцать весом, да еще с двумя кульками и чемоданом? [...]
При наших вагонах, при наших коротких платформах не то что наш благополучный россиянин, а ни один тренированный иностранец не выскочит из вагона в полуминутную остановку...»
Для измученных поездами «дачных» мужей самым большим праздником был, пожалуй, «день варенья» – время, когда начинались заготовки на зиму. Настоящие хозяйки не доверяли это ответственное дело кухаркам, а все делали сами. Мужья же получали приказание: «Не вертеться под ногами». Один из таких счастливчиков заявлял со страниц журнала «Искры» (раздел анекдотов): «В дни варки варенья я получаю разрешение обедать в ресторане... С 8 часов до 12 ночи обедаю, хе-хе-хе!»
Судя по свидетельству очевидца, Н. М. Щапова, процесс варки варенья был делом далеко не простым и действительно требовал полного сосредоточения:
«С утра мама и Мина садятся чистить ягоды, я помогаю; вытаскиваем веточки из ягод, кладем их в один ряд, шапочками вверх, на мелкую тарелку, плохие отбрасываем – пойдут на кисель. Из одной тарелки будет „варя“.
После обеда в прохладный уголок сада (там есть деревянный стол) выносятся две жаровни – круглые железные коробки на ножках с дырами и решетками внизу, корзины с углями и шишками, три-четыре медных тазика с деревянными ручками, мешок с сахарным песком, банка патоки, ведро воды, столовые ложки. В тазики отмериваются стаканами вода и сахар, в жаровнях зажигается уголь. Когда сироп разогреется, в него добавляется ложка патоки (чтобы варенье не засахаривалось). Когда сироп вскипит, в него осторожно ссыпается тарелка ягод. Затем «варя» варится до тех пор, пока ряд примет не покажет готовности варенья: пена пойдет особой формы – «гвоздями», кипение будет издавать особый звук, сироп тянется в особую нитку, капля его в холодной воде падает на дно.
Однако нельзя варить «варю» без перерыва. Немного покипев, тазик переносится на стол, заменяясь на жаровне другим. Первый немного остывает, его трясут кругообразно. От тряски пена сбивается в кучку и снимается ложкой, ягоды пропитываются соком и делаются сочными. Из малины, кроме того, выбиваются зернышки, их вылавливают дырявой ложкой. Готовые «вари» выливаются в миску. Там варенье стынет открытым. Вечером, еще теплое, оно раскладывается в стеклянные банки, завязывается бумагой, надписывается. Потом оно хранится в чулане почти при комнатной температуре. [...]
Мое «дело» при варке (я, наверно, больше мешаю, чем помогаю) – подкладывать по маминой команде в жаровню уголь и шишки; шишки дешевле угля, набираются в роще, но на них варенье кипит слишком энергично, и ягоды развариваются. С пенками в тот же день пьем чай, они слишком быстро портятся.
Чистятся проще всего абрикосы, бергамоты (сливы), персики – вынимаются косточки; затем малина, клубника ананасная, виктория, русская – обрезаются стебельки и цвет, яблоки китайские – удаляются сердцевинки, простые – еще чистятся и режутся на куски. Труднее вынимать косточки из вишен, мирабели, кизила. Самая большая канитель – чистить от зернышек шпилькой красную смородину и булавкой – барбарис. [... ]
Варенья наваривалось несколько пудов. Женская прислуга варила его себе самостоятельно. Круглый год послеобеденный и вечерний чай пили не с сахаром, а с вареньем; оно же шло в пироги на третье. С сахаром пили чай: мужчины с лимоном и любители со сливками. Перевозились банки в Москву бережно, в особом сундуке с сеном.
Кроме варенья, готовились (больше осенью) на уксусе с сахаром маринады, которые почему-то назывались соленьями. На них шли красная и белая смородина, вишня, слива, крыжовник, виноград, клюква, китайские яблочки»[102].
К неприятным особенностям дачной жизни относились бесчинства бродяг. С наступлением теплых дней московские босяки, обитатели Хитрова рынка, тоже перебирались на лоно природы. Встречи с ними «под сенью тенистых рощ» грозили дачникам материальными потерями и моральным уроном. Н. М. Щапов упоминал, что из-за «бродяг-золоторотцев» в Сокольниках считались небезопасными районы первого и второго просеков.
В 1913 году в Кускове одна из дач превратилась в настоящий воровской притон. Ее арендовал скупщик краденого и заодно устроил там «мельницу» – тайный игорный дом. Дачники трепетали от соседства с бандитами, пока агенты сыскной полиции не устроили облаву, во время которой было арестовано около десятка преступников.
Поскольку силы сельской полиции были недостаточны, по распоряжению губернатора в каждом дачном поселке Подмосковья полагалось нанимать несколько сторожей. Видимо, эта мера была эффективна, пока стояли светлые ночи. Приближение осени и завершение дачного сезона в газетах характеризовалось так:
«С наступлением темных августовских ночей кражи учащаются, дачники спасаются бегством. Зимою – начинается форменный разгром дач. Имущество вывозят возами. В редких случаях находят виновных. Да и здесь мало утешения: приговор суда – тюрьма является для разбойника бесплатным приютом».
В рассказах о ночных страхах, которые переживали последние из дачников, обязательно фигурировала одна деталь: треск парусины, которую бродяги обрывали с веранд.
Отъезд с дачи также имел свои особенности. Например, опытные люди окончательный расчет с хозяином оставляли на последний день. Те, кто платили вперед сразу за весь сезон, могли столкнуться с тем, что к концу срока «дачный мужик» начисто забывал о взятых на себя обязательствах, а былая почтительность исчезала бесследно. В результате жизнь всего семейства превращалась в ад, и горожанам ничего не оставалось, как побыстрее покинуть вдруг ставший негостеприимным кров.
