И тут я вернулся к реальности. В алтарь вошел отец Никита. Он с удивлением посмотрел на меня и в нерешительности остановился.
— Что-нибудь случилось? — спросил я.
— Нет, нет, ничего.
— Тогда, может быть, начнем?
— Начнем, батюшка.
Отец Никита прочитал молитвы, и я начал свою исповедь. Я исповедовался за всю жизнь, за все грехи, которые уже отпускались мне, как исповедуются люди, готовые предстать перед Судом Всевышнего. Я каялся в своем грехопадении на острове Ариерон, винил себя за то, что недостаточно любил Христа и, ослепленный сиянием Третьей Ипостаси, не почитал в должной мере Единосущную и Нераздельную Святую Троицу. Господь предостерег меня от падения в бездну, и тем не менее грехи и преступления свято-духовцев лежат на мне. Я говорил о том, как страшно мне решиться на тот единственный шаг, которым я могу искупить свою вину и остановить распространение ереси, не допустить совершения новых жутких преступлений.
— Да, да, да... — говорил отец Никита. Простой деревенский священник, он, должно быть, не понимал всех богословских тонкостей моих рассуждений о троичном догмате, однако твердо знал, что ставить под сомнение единство Троицы нельзя. О ереси святодуховцев он слышал, но, так же как и я, не мог предположить, что они дошли до такого изуверства. Не нужно было убеждать его в том, как важно сдержать распространение этой ереси. Но, как здравомыслящий человек, твердо стоящий на земле, он, конечно, понимал, чем мне это грозит.
— Батюшка, — сказал он, прочитав разрешительные молитвы, — вы умнее и образованнее меня. Что я могу посоветовать? Молиться! Но это ведь и без меня известно. Властию, мне данной от Бога, разрешаю вас от грехов ваших. А в остальном да поможет вам Господь.
27
Вчера, в канун Вербного воскресенья, в Сарск прибыл архиепископ. Почти всю службу он находился в алтаре — вышел лишь на полиелей. Во время чтения канона мы обменялись с ним несколькими словами.
— Как тут у вас дела?
— Слава Богу, владыка.
— С Валентином Кузьмичом виделись?
— Нет.
— Плохо.
— Не идти же к нему на поклон!
— Нет конечно. Но то, что он сам не проявляет инициативы, дурной признак. Вот что, отец Иоанн, как вы смотрите на то, чтобы завтра нам рукоположить отца Петра во иерея, а его брата Андрея — во диакона?
— Мудрое решение.
— Тогда пишите прошение задним числом и готовьте их. Ответственный момент наступает. Трещит системка! Думаю, развалится сразу, в одно мгновение. Но легче нам не будет, отец Иоанн. Новые проблемы возникнут. Инославие, ереси. Нужны новые кадры священнослужителей, образованные, с высоким интеллектом, не скомпрометировавшие себя компромиссами. Такие, как вы. Необходимо готовиться к созданию школ. Так вот, отец Иоанн, я решил: после Пасхи вы перебираетесь ко мне. Вашего мнения я уже не спрашиваю. Такова моя воля. Здесь вам оставаться небезопасно. Вы нужны Церкви, и мы обязаны сохранить вас.
Поскольку архиепископ заговорил о ересях, я хотел было рассказать ему о святодуховцах и своем решении публично раскрыть совершенное ими преступление, но удержался. Можно было не сомневаться в том, что он запретит мне это сделать.
Сегодня во время литургии архиепископ рукоположил обоих братьев: Петра — во священника, Андрея — во диакона.
Позавчера в Страстной понедельник я рассказал верующим о ереси святодуховцев и зачитал письмо Алеши. Моему рассказу сопутствовало гробовое молчание. Затем тишину храма нарушил гул негодования. Верующие разошлись, возбужденно обсуждая жуткое сообщение. Что-то теперь будет.
Реакция последовала незамедлительно. Часа через три ко мне явился запыхавшийся Юрий Петрович.
— В городе брожение, — заявил он, — распространяются самые невероятные слухи об убийстве мальчика и какойто преступной секте. При этом ссылаются на вас. Вы можете мне объяснить, что произошло?
