Я обернулся. Там. Голая, длинные волосы развеваются за спиной, убегает прочь, к другому темнеющему сосняку. Держится за руки с другим толстяком. Конечно, это Гэри, излеченный от пуль и холода. Поли упал, вскочил, крикнул:
— Джулия! Ради бога! Прошу! Я люблю тебя! — побежал, спотыкаясь, и следом за ними скрылся среди деревьев.
В конце концов распад дошел до стадии, когда скафандры стали бесполезны, и загнал нас в убежище. Однажды вечером мы все скинулись и устроили лучший ужин в моей жизни. Курица по- корнийски. Брюссельская капуста. Печеный картофель, фаршированный кукурузой. Салат с соусом из бальзамического уксуса. Мы все теснились в кухне для сотрудников, поглощая излюбленные лакомства, сталкиваясь локтями, смеясь над всякими глупостями, как в старые времена, как будто мы каким-то образом зажили жизнью, о которой мечтали, которой, может быть, даже заслуживали. Там был соус из гусиной печенки, настоящее масло, сметана.
Каждый пил любимое вино — от снобистского, подходящего разве что для цыпленка сухого белого Джулии до моего темного портвейна. Я поднял кружку и взглянул на них. В тишине? Не совсем. На заднем плане слышалось тихое биение, медленная дробь, глухие неравномерные удары взрывающихся капель кислородного дождя.
— За нас, — сказал я, — здесь и сейчас.
Поли поднял бокал для шампанского с каким-то «Черным опалом»:
— Не за то, что было, не за то, что может быть. Просто за нас.
Джулия с удивленным видом смотрела на него:
— Хороший тост, Поли. Хорошо бы ты придумал его раньше, когда жизнь была настоящей и были вещи, которые еще могли быть.
Мы молча стали есть, шум исходил только от Поли, который так и не научился жевать с закрытым ртом. Где-то еще поглядывали на него через плечо его умершие родители, крича и заламывая руки в отчаянии, потому что он вел себя не так, как они хотели.
Шум дождя над головой на минуту стал громче и снова затих. Словно кто-то забавы ради выплеснул на нас лишнее ведро капель. Конни отложила вилку и оглядела потолок, словно проверяя, нет ли протечек.
Конникин, если эта крыша протечет, нам конец.
Она спросила:
— Так все и будет дальше?
— Мы не знаем.
Поли поморщился:
— Да знаем мы. Через несколько дней начнется настоящий дождь, ливень.
— Ну, это мы так думаем, Поли. А мы уже не раз ошибались, помнишь?
— Слушай, то, что сейчас, — это только начало. Капель редкая, потому что капли имеют малую плотность и падают сквозь газообразный воздух. Но это воздух и падает.
Атмосферное давление начнет понижаться, кислород будет конденсироваться, потом придет очередь азота. С падением давления капли станут бить сильнее. Под конец будут валиться как камни. — Он усмехнулся. — Как пушинки в вакууме.
Джулия медленно ела, не отрывая глаз от тарелки, словно не слыша нас.
Конни спросила:
— Что тогда будет с нами?
— Для того мы и навалили на крышу лишний слой земли. Возможно, поможет. Наверняка не повредит. Если станет слишком страшно, заберемся в капсулу и загерметизируем люки.
Она говорила тихо, глядя мне в глаза:
— А… потом?
— Увидим, никуда не денемся. Я…
Стол дернулся, задребезжали тарелки и бокалы, у меня в кружке плеснуло пиво. Я подскочил и выбежал на лоджию, выглянул через большое окно в ярко освещенный гараж. Ничего. Бульдозер у дверей. Две машины. В тени виден нос Кэт. Маленькая дверь отеля по-прежнему запечатана слоем земли и бетона.
За моей спиной Поли предложил:
— Пойдем в купол.
Я кивнул, глядя на открытую дверь в туннель. Пусто. Темнота.
— Ага. И может, лучше ее закрывать, пока нас здесь нет?
С купола был виден огонь за холмом, с которого мы раньше вели наблюдения, — большой пожар, огромные языки пламени лизали небо, выплескивали плотный черный дым, словно горела сырая нефть, заставляя вспомнить войну в Заливе, когда отступающие герои Саддама подожгли скважины. Дым уже стоял отвесным черным столбом на фоне ярко-зеленого неба, освещенного оранжевыми языками и карминовыми молниями.
Повсюду блестели брызги дождя, падавшего теперь чаще, и лопались, касаясь земли, взблескивали по краям дымного столба, вспыхивали и вихрились в пламени.
Поли сказал:
— Почти в центре шрода. Может, главная заправка взорвалась.
— Не думаю. Это что-то большое. Дальше, чем тебе кажется, может у Палмерс-Ридж. Там ничего, кроме лесов.
— Крушение самолета?
— Господи, Поли, какие самолеты могли бы летать при минус двухстах?[68]
Пламя все разрасталось, из сердцевины тянулись длинные языки, возможно от пылающего кислорода.
Конни прижалась лицом к кварцевой пластине и отпрянула. Я потрогал. Холодная. Холодная до боли. Она спросила:
— Для нас это опасно?
Я сказал:
— Что бы это ни было, оно не распространится далеко. Скоро погаснет.
Поли разглядывал панель метеорологических приборов под окном.
— Вообще-то, температура на несколько градусов поднялась. Оно такое горячее. Давление упало сильнее, чем я ожидал. Снаружи около двенадцати psi[69].
Я глубоко вздохнул, почувствовав, как нервно дрогнуло сердце:
— Все равно, мы здесь в безопасности. Думаю, закрылись достаточно надежно.
Я оглядел отель. Его окружал кипящий голубой туман, столб пара поднимался к небу. С крышей было что-то не так, — может, недоставало засыпки кровли, и видны были редкие вспышки падавших капель. Протечет ли? Трудно сказать. Возможно, на дереве кислород испарится, но…
Я сказал:
— Он не выдержит, Поли. Надо подумать, как закрыть клапаны геотермальных вод, чтобы не взорваться, когда он рухнет.
Он сказал:
— Дело пойдет быстрее, как только достаточно похолодает.
— Надо оставить включенной видеокамеру. Чтобы потом у нас была запись.
Потом? Господи, какое «потом»?
Поли хмыкнул, отвернувшись от люка в туннель, и направился к жилой части, где остывал наш ужин. Я перевел взгляд на Конни: она так и застыла у окна, глядя не на пожар, не на отель, ставший нашим домом, а на грузовичок Гэри. Он был заметно побит, ветровое стекло исчезло, оставив на раме несколько осколков, болтавшихся на защитной пленке. Внутри ничего не видать, даже когда там вспыхивали капли.
Может, их разъело напрочь. Может, их уже нет. Она наверняка видела его, когда мы в первый раз
