Я втиснулся на водительское место, подключил траки и шины, нажал газ. Двигатель заворчал, снаружи что-то обвалилось, но мы остались на месте.
Пол сказал:
— Знать бы, стоим ли мы на грунте.
Я повернулся и посветил фонариком на герметичный люк. Заступы и лопаты на бортах. Может… я оглянулся на Поли.
— Ну, что скажешь?
Он зажмурился и, кажется, на секунду задержал дыхание. Потом беззвучно зашевелил губами. Что за фигня, Поли? Молишься? Только это нам и осталось. Он открыл глаза и сказал:
— Я так устал. Не хочешь попробовать?
Загнанный вид, глаза блестят все ярче. Господи, только не плачь, Поли. Он сказал:
— Мне надо посрать.
— Ну, это дело важное.
— Пожалуйста, ох…
Звук, когда он выпустил это из себя, был ясно слышен, глаза скошены, лицо наморщено.
Конни, которая сама плавала в моче, рявкнула:
— О дьявол!
Я ухмыльнулся;
— Что за дерьмо ты вчера ел?
— Замороженные тако.
— Умно.
Я еще раз посветил в окно и выключил фонарь. Над расщелиной виднелось небо, полное звезд.
— Слушайте, если мы сейчас попробуем выбраться наружу, только быстрее загнемся. Не говоря уже о расходе воздуха. Почему бы пока не поспать? Может, с утра что-нибудь надумаем.
Потом я открыл глаза в темноте, не зная, который час и долго ли я спал. Я был один на переднем сиденье, раскинулся, упершись ногами в край пассажирского кресла, лицом к окну. Я видел звездное небо без знакомых созвездий. Сиденье тихонько вздрагивало
А если бы он заглох, пока мы спали, а? Ни за что бы не завести на такой холодине. Конни растянулась на средней койке, тихо ахала во сне, закинув одну руку мне на бедро.
Пол с Джулией, должно быть, теснились вдвоем сзади. Если бы мог, Поли, выбрался бы ты из скафандра ради одного последнего перепихончика? Или это я о себе подумал?
Кто-то тихонько хлюпал носом. Не Джулия.
Глядя на звезды, понял, что вижу, как они медленно сдвигаются с востока на запад. Мир еще вращается? Ну, хоть это.
И какого черта нам делать?
Когда дизельное топливо выгорит и мотор встанет — через неделю или через десять дней, — мы продержимся еще шесть-семь часов на батареях скафандров, а потом замерзнем насмерть.
Вот и все, люди?
Или выйти наружу, потеряв целую кабину воздуха и попытаться высвободить чертову Кэт? А дальше что? Предположим, мы ее освободим. А сумеем ли вывести отсюда? Под передним бампером есть лебедка. Может быть…
Черта с два — может быть.
Дерьмо это все насчет «не умирай прежде смерти».
И где этот чертов Супермен, когда он нужнее всего? Может быть, та другая мысль была не так плоха.
Я следил за медленным, торжественным танцем звезд и через какое-то время задумался, почему не все они движутся с одной скоростью, а еще немного спустя — почему не все в одну сторону. Вот та звезда справа, что чуточку ярче других, как будто сорвалась с места и ползет наискосок.
— Поли?
Хлюпнул носом.
— Поли, проснись.
— Какого… тебе надо?
Обида. Горечь. Все что угодно.
Все, что между нами было плохого. Я сказал:
— Теперь ведь отраженного света не хватит, чтобы осветить большой спутник?
Его презрение, как говорится, можно было пощупать.
— Конечно нет.
Я ткнул пальцем в окно и сказал:
— Тогда что это за фиговина?
Корабль оказался из Колорадо, люди на борту исследовали таинственный источник нашего инфракрасного излучения и очень удивились, увидев построенный нами луноход.
Ну, остальное вам известно. Полет к Национальному Редуту, уход Конни, потом благословенная Мэриэнн, экспедиция к Солнцу и… верно. Конец.
Мэриэнн все вытягивала шею, пока мы прокладывали путь через высокую осоку, привставала на цыпочки и затеняла глаза ладонью, следя за стаей пугливых шимпанзе, которые уже несколько дней держались на параллельном курсе. Там были большие мохнатые самцы и самки с младенцами, чертовски хитрые. Следили за нами, держались рядом, но близко не подпускали.
Мэриэнн прошептала:
— Чего они хотят, как ты думаешь?
Я взвесил в руке закаленную в огне палку с острым концом, служившую нам копьем, и сказал:
— Возможно, понимают, что саблезубые коты нас боятся.
Прошел уже месяц с тех пор, как наше маленькое племя покинуло вершину холма и стало спускаться ко дну долины Земного пузыря, — месяц, отсчитанный по зарубкам, которые Милликан делал на палке своим первым кремневым ножом. Чертовски толковый сукин сын. Впрочем, он заставил меня вспомнить, что я тоже кое-что умею. И заставил всех нас задуматься, чего же мы хотим. Конни за этот месяц не объявилась, Лара и прочие тоже, и страх перед такой не гречей понемногу сошел на нет. Но я все же задумывался. Будет ли Лара, если я ее найду, по-прежнему тридцатилетней? Неужели?
От нее мне остались только смутные воспоминания о замечательных ночах. Так ли потрясающе это было? Единственный способ проверить — если она появится и…
Джонас, шедший впереди, поднял широкую руку и глубоко вздохнул:
— Чувствуете, как пахнет морем? Оно должно быть где-то рядом.
В воздухе и впрямь ощущался солоноватый привкус. И равномерно шелестел наверняка не ветер. Я сказал:
— Когда поднимемся на дюны, видно будет дальше.
Снизу нам видны были только снежные вершины Кольцевых гор.
Бог. Всему даю имя.
Внезапно что-то басовито взвыло, словно неподалеку унылый великан заиграл на трубе. Шимпанзе дернулись, выпучили глаза, болтая и жестикулируя, сбились поближе к нам.
Милликан выглядел еще более испуганным, чем обезьяны, и сказал:
— Как, говоришь, назывались те трубящие чудовища?
— Паразауролоф[73].
Спускаясь под уклон, мы быстро установили, что жизненные формы разных эпох располагались поясами, уходя все дальше во времени по мере погружения в туман. Без машинной технологии мы далеко не уйдем. Здесь, внизу, должно быть другое содержание кислорода в воздухе. А еще глубже, в архейской эре…
Мы едва ли добрались до границы плейстоцена, впервые в жизни увидели мамонтов и прочих, а уже показались динозавры. Семьдесят шесть миллионов лет назад мир был населен большими подвижными
