животными. И ничто не мешало им прогуливаться вверх по склону.
Каково-то будет, когда эта смесь дойдет до кипения?
И что, черт возьми, станет со мной, если я погибну здесь?
Боги об этом почему-то ничего не сказали.
Милликан рассматривал свое копье.
— Против тираннозавра с него будет мало проку.
— Вовсе не будет.
Джонас поднялся на гребень дюны и вдруг бросился плашмя на землю.
— Боже!
Я вскарабкался к нему, подтянул за руку Мэриэнн и остановился, как только смог заглянуть за гребень.
Океан. Жирный, плоский океан тянулся так далеко, что казался нереальным. В нем виднелось что-то большое. Большое, как кит.
Мэриэнн сказала:
— О господи, ты посмотри! — указывая на широкий белый пляж, словно собранный из тысячи Вайкики.
Одно из мелких волосатых созданий оторвалось от еды, выпрямилось, зажав в одной руке устрицу, в другой — плоский камень. Раскрыло раковину и выело внутренность. Небрежно пнуло соседа и кивнуло на дюну. Стоявшее на коленях существо, самка, судя по обвислым волосатым грудям, обернулось и взглянуло на нас. Застыло.
Мэриэнн сказала:
— Это ведь умелый.[74]
Я кивнул, на миг пожалев, что здесь нет Поли и я не могу сказать, что они — вершина эволюции.
Бен Милликан, присевший на корточки рядом со мной, ухмыльнулся себе в бороду:
— Самое крутое приключение в моей жизни!
За полосой прибоя что-то выскочило из воды, по-дельфиньи описало дугу и скрылось. Показалось снова, стоя на хвосте и глядя, кажется, прямо на нас, издало почти членораздельный визг, похожий на крик обученного словам попугая.
— Он как будто знает, что мы здесь, и радуется, — шепнула Мэриэнн.
Милликан усмехнулся:
— Может, этот чертяка — Флиппер?
Еще ближе простонал паразауролоф, и, оглянувшись, я увидел в нескольких шагах от себя отчаянно перепуганного самца шимпанзе. Натянуто улыбнувшись, я припомнил все, что когда-то читал, и жестом пригласил его подойти.
Когда мы остановились на ночевку, на небе появилось одновременно шесть лун.
Возрождение.
Это даже не назвать второй попыткой, потому что первую мне испортили, не дав и начать в лживом старом мире.
С перевала в Кольцевых горах Земной пузырь выглядел нереальным, больше походил на импрессионистское полотно, чем на Гранд-Каньон или вид на юг с Килиманджаро. С любой вершины мир кажется запрокинутым, кренится чем дальше, тем круче. С южного края Гранд-Каньона облака над северным краем кажутся неправдоподобно скошенными кверху. Только не здесь.
Здесь была чаша тумана, чаша неизвестной величины, заполненная цветными, подернутыми дымкой ландшафтами: пестрыми — зелеными, золотыми, синими — кругами над бездной густого желтовато-белого тумана. Там, в самой глубине, был воздух, не пригодный ни для одного из животных фанерозоя.[75] Там лежал мир бактерий, которым принадлежала половина земной истории.
Их жизнь боги сочли не менее ценной, чем наша.
Мы проводили что-то вроде триангуляций, отмечая Кольцевые горы с разных точек пути, занося углы и азимуты на берестяные карты, пока обходили мир, день за днем, месяц за месяцем, год за годом, сперва медленно спускаясь в прошлое, потом поднимаясь к концу света.
Вы не жили, если не слышали вопля диметродона.
В какой-то момент мы прикинули, что долина должна иметь диаметр полмиллиона миль — плюс- мииус. Достаточно ли, чтобы вместить все, что когда-то было? Может, и достаточно. Трудно сказать.
Мне тогда вспомнился другой мир: придуманный мною «мир без конца», наклеенный на внешнюю поверхность творения, — последнее пристанище переселяющихся душ. Где-то здесь могла бы существовать Небесная Америка — если бы нам вздумалось ее устроить. Места хватит.
Только стоит ли труда?
Здесь, наверху, не было ветра — и хорошо, что не было, потому что холод стоял, какого до конца не бывало и в аду. Этот перевал мы высмотрели несколько месяцев назад, несколько месяцев взбирались к нему, поднявшись, пожалуй, на восемьдесят тысяч футов над травянистой зоной конца времен, к подножию Кольцевых гор.
Безнадежно.
Это Джонас заметил, что давление не меняется при подъеме и спуске, и предположил, что градиент гравитации здесь не таков, как был у нас дома, а соответственно, иная и атмосферная шкала высот.
У нас дома?
Забавно называть это домом.
Для меня там никогда дома не было.
Тот мир был домом только для дешевых лживых миллиардов, которые ни для кого не живут и ни за кого не умрут.
Мэриэнн сказала:
— Тебе идет седина и борода, Скотти. Я рада, что их не отобрали, когда возвращали нам молодость.
Возвращали молодость?
Едва ли.
Скорее, здоровье, а оно не хуже молодости.
Я взглянул на нее, стоящую рядом, и улыбнулся, думая, как пошло было разглядывать дали внизу, когда рядом была она. Тут же стояли и остальные: кто смотрел вниз, кто на вершины по сторонам прохода, кто, сбившись в группки, толковал невесть о чем.
Бен и Кэти, Джонас и его друзья. Черный парень из типографии HDC, который обрадовался, наткнувшись на нас в первую ночь. Даже Джек, чудаковатый директор по рекламе, всеми силами старавшийся быть не начальником, а милым человеком. Забавно было видеть его рука об руку с новым дружком, Остроглазым Коршуном из племени стройных темнокожих людей, называвших себя Детьми Матери.
Мы сочли их кроманьонцами, одной из пяти рас человечества, выплеснувшихся из Африки сто тысяч лет назад и затопивших Древний мир.
Один из троллей, поймав мой взгляд, махнул рукой. Глаза веймаранера[76] блестели над носом Дуранте[77], и все терялось в космах платиновых волос. Пять футов и четыре дюйма, сталь гнет руками. Имени нет. Речь — словно невнятное щебетание из мультфильма.
Ребята из типографии поначалу прознали его Фред-кремень. Но он скоро раскусил, что над ним смеются. Потом он жалел о погибшем, засыпал тело цветами и каменными орудиями и плакал над могилой.
Проход в Кольцевых горах оказался коротким, всего несколько сот ярдов, а спуск очень походил на подъем, и мы остановились над ним, разглядывая, что лежало по ту сторону.
Апельсиновый мир.
Будь здесь Поли, догадался бы он, что это Кзин[78]?
Оранжевая, надо думать, растительность, оранжевые облака. Зеленая вода, если это была вода.
