Фергюста выровнялось, судороги прекратились, а лицо приобрело обычный вид. Вскоре он уже сидел на камне, удивленно озираясь по сторонам. Туман в голове несколько рассеялся, сознание прояснилась. Силы понемногу возвращались в измученное тело. Вспомнив о жене, до сих пор лежащей в Чаше, Фергюст вновь стал карабкаться вверх. Добравшись до края и преодолев владевшие им сомнения и страх, вновь заглянул во внутрь. На этот раз ничего не произошло. Не вспыхнуло пламя и не явились из потустороннего мира саламандры… Только поверхность стала еще черней. Это царство черного цвета нарушало лишь белое пятно обнаженного женского тела, лежавшего чуть в стороне от центра.
Не надеясь найти Лавру живой, но и не желая ее здесь оставлять, герцог, перевалившись через край, скатился на дно. Поверхность, выглядевшая сверху гладкой, на самом деле была шершаво-пористой…
Почему-то не решаясь сразу подняться на ноги, Фергюст подполз к неподвижному телу на четвереньках. Склонившись над женой, он изумленно ахнул: Лавра - жива! Не веря своим глазам, герцог прикоснулся к ее груди и услышал биение сердца. Кожа миледи была настолько горячей, что Фергюст инстинктивно отдернул руку. В забвение кануло все: ревность, обида, горечь потери друзей, реки пролитой крови и тысячи смертей… Он по-прежнему безумно любил Лавру.
'Неужто мне удастся ее вернуть?' - думал герцог.
- Лавра! Лавра! Очнись! - с надеждой и мольбой в голосе просил торинский правитель. - Я умоляю тебя, вернись в наш мир! Заклинаю, любимая, нашей дочерью! Не оставляй нас одних!
В ответ на отчаянный зов герцогиня приоткрыла глаза и вновь плотно сомкнула веки.
'Она будет жить! Ее необычайная внутренняя сила должна превозмочь болезнь!' - думал он, укутывая возлюбленную в рваный плащ и беря на руки.
Шаг за шагом, превозмогая слабость и сгибаясь от тяжести, герцог шел вверх. Но чаша не желала отпускать пойманную добычу. Нога
Фергюста подвернулась, и он вместе со своей драгоценной ношей опять скатился вниз. Новая попытка тоже оказалась неудачной. Лишь на третий раз, превозмогая боль в разбитых руках, дрожь в коленях и почти ничего не видя из-за слез, предательски застилавших воспаленные глаза, - он все же добрался к цели. Перевалившись через край, начал не менее мучительный спуск. То падая, то поднимаясь, думал лишь об одном - как уберечь от ударов Лавру.
Казалось, мучениям не будет конца. Но вот, когда совершенно обессилевший Фергюст думал, что уже не поднимется, его подхватили чьи-то сильные руки. Он увидел Вострока. Капитан охраны первым пришел на помощь своему повелителю. За ним подоспели и другие. Глядя на своих лучших солдат, Фергюст ужаснулся их плачевному виду.
Оборванные, с почерневшими лицами и горящими болезненным огнем глазами, они скорее напоминали покойников, чем живых людей. Наскоро соорудив некое подобие носилок и уложив на них Лавру, отряд двинулся в путь. Фергюст хотел во что бы то ни стало до ночи выйти к перевалу.
Однако очень скоро стало ясно, что это выше их сил. Когда Оризис коснулся верхушек деревьев, до перевала еще оставалось часа четыре ходу. Для ночлега герцог выбрал опушку рощи, вплотную подступающую к черной тропе. Он велел за оставшееся до темноты время собрать как можно больше дров. Чувствуя, что от этого зависят их жизни, солдаты старались, и гора дров росла. Казалось, что их уже довольно, но герцог требовал:
- Рубите еще! Больше! Больше!
Затянувшиеся сумерки внезапно сменила ночь. Сказать, что вокруг стало намного темней, было нельзя. Видимость осталась почти та же.
Просто вечерний сумрак внезапно окрасился в зелено-желтые тона.
Сквозь это жуткое свечение звезд на небе видно не было. Лишь взошедшая над горизонтом Тая умудрялась пробиваться к земле своими лучами. В воздухе с разных сторон раздавалось хлопанье крыльев и какой-то холодящий кровь свист. От него начинала кружиться голова, а ноги бессильно подкашивались. Отовсюду слышались жалобные крики и звуки падающих тел.
- Быстро ко мне! - изо всех сил крикнул Фергюст. - Разводите огонь!
Вспыхнувший костер, плотным кольцом окруживший оставшихся в живых торинцев, своим пламенем отпугнул не только непрошеных гостей с воздуха, но и остановил вышедших на охоту ворков. Те, истошно воя, ходили кругами вокруг костра и даже умудрились затеять драку между собой, но преодолеть Время шло, а места торинских правителей в усыпальнице пустовали. Никаких признаков черной болезни ни у
Фергюста, ни у Лавры не появилось. Наоборот, миледи немного пришла в себя, хотя по-прежнему хранила молчание. Иногда она заходила в комнату дочери, брала малышку на руки и внимательно смотрела ей в глаза, словно желая что-то в них прочесть. Потом, тяжело вздохнув, отдавала ребенка кормилице и молча уходила прочь…
Накануне ночи двойного полнолуния герцогиня сняла со своей груди никем не виденный ранее амулет с зеленым камнем и надела девочке на шею. В тот же вечер Лавра закрылась в часовне Перуна и… навсегда исчезла. Утром дверь пришлось взломать. На полу, возле чаши с изображением танцующих в пламени саламандр, еще тлели угли, а у алтаря лежали магические книги и одежда миледи. Фергюст чувствовал, что на этот раз искать жену бесполезно - она ушла в тот мир, над которым он не властен.
*ЭПИЛОГ*
Минуло семнадцать лет…
'Много воды за это время утекло в реках, еще больше песка унес в даль ветер. Лишь розы Торинии по- прежнему неповторимо прекрасны…
Подросло молодое поколение, а я совсем ослаб', - так размышлял седой герцог, медленно поднимаясь с трона. Теперь волшебный Перлон заменял ему посох.
Воспоминания, растревожив душу, влекли Фергюста в храм Перуна, некогда восстановленный из руин по настоянию Лавры. Туда, откуда миледи канула в вечность. Туда, где так любит бывать их Софья.
Медленно, по-стариковски неверной, шаркающей походкой, герцог бредет к утопающему в розах святилищу. Проходя по благоухающей аллее, он всегда думает одно и то же:
'Кем же была моя жена? Человеком или демоном?'
Этого Фергюст не понял до сих пор. Он знал лишь одно: ее любовь, а может быть, всего лишь прихоть, оставили в судьбе неизгладимый след, позволили прикоснуться к тому, что не дано простому смертному.
ОН ВИДЕЛ ТАНЕЦ САЛАМАНДРЫ! Танец, опаливший судьбы других и забравший множество жизней. Ну а что же он сам? Пламя до сих пор ласкает его тело, не оставляя ожогов. По воле богов сей необычный дар унаследовала и дочь.
Софья! Но кто же в таком случае она? Наследница престола, роза
Торинии, как величают ее в герцогстве? Или, быть может, в чем трудно признаться даже самому себе, демоническое существо - дочь саламандры?
Фергюст не раз, стоя на коленях в храме, мысленно задавал этот вопрос основателю своего рода, так почитаемому и любимому Лаврой богу Перуну. Но тот, в ответ, с иронией глядя на просителя, загадочно улыбался и при этом как бы говорил:
- Потерпи, старик, еще немного. Истина, которую ты так ищешь, где-то совсем рядом…
