цвета, но и по названию страшной болезни, от которой умирало большинство рискнувших в погоне за богатствами его пройти. Смерть к безумцам являлась в страшном обличий. Сначала выпадали волосы и зубы, молодые люди за неделю превращались в немощных старцев. Затем у них на теле появлялись незаживающие язвы, и в ужасных муках бедняги отходили в иной мир.
Прикасаться к изгоям и то было опасно. Руки нарушивших табу краснели и месяцами гноились. Нет, не зря старейшины наложили на эти места строжайший запрет. Те немногие, кому все-таки удавалось выжить, становились проклятыми навек. На протяжении поколений за безрассудство родителей расплачивались дети. Они рождались уродами и служили предостережением всем тем, кому не давали покоя богатства урочища Саламандр.
Но не только человеку урочище за Черным перевалом приносило несчастья. Сама природа здесь была иной, чуждой остальному миру, жестокой и страшной. Скрюченные деревья-великаны напоминали приготовившихся к прыжку кровожадных чудовищ, огромные летучие кровососы гнездились в ветвях, а по земле сновали ядовитые гигантские пауки, один укус которых за минуты лишал человека жизни.
Но все же главными убийцами оставались ворки. Здесь они водились сотнями. Их вой вместе с хлопаньем крыльев летучих вампиров, раздающийся в темноте, холодил в жилах кровь даже у самых отчаянных храбрецов. Да и сами ночи могли ужаснуть кого угодно.
Желто-зеленоватое свечение придавало окружающему миру жуткий, потусторонний вид. Достаточно было провести пару дней за перевалом, и смельчака поджидала верная гибель.
Конечно же, самым удивительным местом здесь было урочище
Саламандр. - огромная каменная чаша, вознесшаяся над остальным миром. Заглянуть в нее - значило умереть. Поэтому никто толком не знал, что у нее внутри. Рискнувшие добраться сюда авантюристы быстро собирали рассыпанные возле урочища самоцветы и спешили унести ноги.
От них-то и были получены те немногие разрозненные и часто противоречивые сведения об этих гиблых местах. Смерть за Черным перевалом подстерегала везде: и на земле, и в воздухе.
Здравомыслящий человек обходил запретные тропы десятой дорогой. Но
Лавра стремилась именно сюда. А за ней, подобно зомби, следовал уже не отдающий себе отчета ни в чем Гюстав. Маркграф даже не заметил, что на последнем Рубиконе его бросила охрана. Не желавшие бездумно следовать к страшной кончине телохранители повернули обратно. Но судьба отнеслась к беглецам не особенно благосклонно. Почти сразу же они наткнулись на людей герцога.
Завязалась короткая, но кровопролитная битва. Со стороны могло показаться, что глотки друг другу режут мертвецы, настолько ужасным был вид сражающихся. Измученные и почерневшие, дрожащими от слабости руками они молча отправляли друг друга в мир теней. Не обращая внимания на раненых, Фергюст последовал дальше, за перевал. Теперь за ним шла лишь кучка уцелевших солдат. Но и они постепенно один за другим отставали. Присевший отдохнуть и на мгновение забывшийся, частенько уже не вставал, становясь добычей сползавшихся со всех сторон пауков. Фергюста же, казалось, хранила какая-то сверхъестественная сила. Тропа, по которой он теперь почти бежал, становилась шире и превратилась в абсолютно черную. С нее исчезло все живое, даже ядовитые пауки. Спустя пару часов рядом с герцогом шли всего три человека, да и те валились с ног.
Наконец впереди, обрамленная огромными валунами, показалась Чаша
Саламандр. Хотя правитель Торинии никогда раньше ее не видел, но сразу же узнал. Несомненно это оно - самое страшное и загадочное место в его владениях. При более внимательном взгляде огромные камни складывались в фигуры трех гигантских ящериц, поддерживающих головами каменную чашу. Было ли так на самом деле, или только пригрезилось, теперь неизвестно. Увидел Фергюст и беглецов. Их было всего двое. Впереди шла Лавра. Она, словно ящерица, ловко скользила меж камней, поднимаясь все выше и выше. Герцогиня с каждой секундой неотвратимо приближалась к заветной цели. Гюстав же безнадежно отстал. Что заставляло безумца следовать за миледи? Этого, наверняка, не знал и сам маркграф. Каждый шаг давался Поставу с огромным трудом. Наконец, подойдя к невидимой грани, он замер, после чего, медленно обернувшись, посмотрел в лицо приближавшемуся
Фергюсту. В его глазах зияла пустота: не было в них ни раскаяния, ни гнева, ни страха. Словно он сам испил до дна наполненную до краев
'чашу забвения'. Маркграф медленно сел на большой черный камень.
Лицо его побагровело, глаза выкатились из орбит, а губы стали черными, подобно камню, на котором он сидел. Золотая цепь, олицетворявшая верховную власть в ныне несуществующем маркграфстве, превратилась в удавку (как бы порадовался, глядя на это зрелище, Асис Юргис). Именно таким видел кузена Фергюст в своем кошмаре в замке Ралина. Приговор судьбы свершился - Постав
Лотширский отошел в мир теней.
Не остановившись возле мертвеца и не испытывая какой-либо радости или чувства удовлетворенной мести, Фергюст последовал за
Лаврой. Она тем временем уже скрылась в огромной каменной чаше.
Вскоре к ней добрался и герцог. Последние метры ему пришлось карабкаться на четвереньках. Руки быстро покрылись кровоточащими ссадинами. Уцепившись изувеченными пальцами за край чаши, Фергюст заглянул вовнутрь. Вначале его поразила абсолютно гладкая, черная зеркального блеска поверхность, отражавшая дневной свет. Успел он разглядеть и лежавшую в самом центре жену. Далее последовала вспышка огня. Гигантские языки пламени взметнулись высоко вверх. Одежда
Лавры сгорела в миг, но ни крика боли, ни стона. Наоборот, огонь стал для нее живительным эликсиром. Вначале она присела на корточки, а затем, нагая и невообразимо прекрасная, поднялась во весь рост, протягивая руки к небесам. Герцогиня сама была огнем. Он ласкал и оберегал ее прекрасное тело. Волосы приобрели пламенно-рыжий оттенок, в глазах светился экстаз. Внезапно в пламени появились силуэты гигантских ящериц. Саламандры исполняли невиданный ранее смертными магический танец. Среди них Фергюст узнал и свою старую знакомую - Нико. Сейчас она была на вершине могущества и блаженства - всесильная и неуязвимая. Мифические существа в фейерверке действа время от времени сливались с пламенем воедино, чтобы, разделившись, явиться вновь, изумляя своей красотой и грацией.
Порыв Лавры был настолько очевиден, что не оставалось и тени сомнения - она стремилась всей своей сущностью к огненной стихии.
Наступил миг, невидимый барьер пал, и она превратилась в саламандру, сразу влившуюся в искрометный хоровод подруг. Движения танцовщиц все ускорялись. Уже нельзя было выделить в фантасмагории красок и огней отдельные фигуры. Последовала яркая вспышка и взрыв. Во все стороны брызнули драгоценные самоцветы. Фергюст же в это мгновение ослеп. Глаза уже не видели, но в мозгу продолжали роиться яркие картины. Он заново проживал жизнь…
…Видел седого Тора и еще совсем молодого отца… Становился правителем герцогства, держа в руках волшебный Перлон… Рыдал вместе с верными Макрели и де Гри над мертвыми женой и сыновьями…
Боролся за власть, покоряя упрямых и спесивых феодалов… Переживал распад и возрождение Империи… Отправлялся с друзьями на коронацию
Ригвина в Крид… Пристально вглядывался в темноту ночной реки, желая рассмотреть, кто же плывет в маленькой лодочке… Переживал мгновенья безумной любви с Лаврой… Горел в замке Ралина… Держал волшебную малышку Нико на ладонях… Помогал Лавре восстанавливать храм Перуна… Впервые увидел родившуюся дочь!..
'Как я мог так жестоко и равнодушно встретить ее появление на свет?!! Моей Софьи! Успею ли я теперь искупить свой грех?' - эти мысли на какой-то миг прервали видения.
И вновь они завладели сознанием герцога.
…Исчезновение жены, война с маркграфом Лотширским… Смерть друзей… Погоня за Поставом и миледи… Лавра в центре волшебной чаши… и сноп огня.
Фергюст ощутил, как неведомые могущественные силы разрывают его тело и душу на части. Нечеловеческая боль пронзила его существо…
Сознание, не выдержав мук, угасло. Сотрясаемый судорогами герцог скатился вниз по склону. Полузакрытые глаза остекленели, а из прокушенной губы по серому с синими пятнами лицу, смешиваясь с пеной, стекали капли крови. Казалось, что часы его сочтены.
Но Создатель, так 'щедро' наградивший в свое время Лаврой, решил по-иному. Постепенно дыхание
