Первым вошел Ловсек, а за ним, получивший очередной тычок в спину, Леон. Прочие остались за дверью.
В комнате было достаточно светло. Богатство убранства ошеломило юношу. Стены обитые темно- зеленым бархатом, серебро светильников, драгоценный красный дуб, белая кость и золото мебели, полупрозрачные воздушные вуали над огромной кроватью. Но несмотря на это великолепие, какая-то непреодолимая тоска наполняла все вокруг.
Навстречу им ступила сказочно прекрасная юная фея - в розовой ночной сорочке с просвечивающимися через тончайшую ткань контурами тела. Легкая, стройная и грациозная, словно горная ламинь… Золотые волосы рассыпались по полуобнаженным плечам, широко раскрытые по-детски изумленные глаза, высокая грудь. Пораженно замерла на месте.
- Неужели?! Ну, наконец-то! Трехглавый услышал мои мольбы.
- Миледи, у нас мало времени! - вдруг заговорил ранее 'немой'
Ловсек.
От его голоса Леон сразу пришел в себя. Более того, узнав - испугался еще больше: 'Его светлость граф Мартин Макрели собственной персоной. Так вот кто скрывался под личиной охранника! Но как он смог столь разительно измениться! Не иначе магия!'
- Я просил, чтобы Вы были готовы!
Миледи плавно, танцующей походкой, по-прежнему не спеша, подошла к Макрели-Ловсеку, заглянула в лицо. Понимающе улыбнулась.
- Теперь я вижу! Это не западня! За мной явился сам, - тут она на мгновение замерла, - сам граф Макрели. Для меня, бедной пленницы, это немалая честь!
- Да бросьте, миледи! Я вас еще раз прошу, поторопимся. Время поговорить у нас еще будет.
Граф повернулся к так и не успевшему закрыть рот, Леону.
- А ты, раздевайся!… Живо раздевайся!
- Как?.. Ваша светлость! - Изумился юноша, все еще не понимая, что происходит.
- Неужели непонятно? Я сказал, купчонок, раздевайся! Наголо!
Быстро!
Мартин вновь посмотрел на Салму.
- Миледи, я надеюсь, Вы все же собраны! Меняйтесь с ним одеждой и уходим!
Пока Леон непослушными пальцами снимал одежду, фея отошла в глубь комнаты и вернулась с двумя довольно объемистыми, перевязанными крест на крест бечевой, свертками, передала их Ловсеку, после чего сделала неуловимое движение рукой и ночная сорочка пала ниц.
Она была ослепительно хороша - по-прежнему девственно-высокая, с вздернутыми вверх розовыми сосками грудь, тонкая талия, плоский живот, золотая полоска волосков на лобке, стройные бедра, серебро ногтей на нежных по-детски пальчиках. И сияющая, несмотря на полумрак, голубизна бездонных глаз. Лишь незаметные морщинки в уголках глаз предательски шептали, что ее юность, все-таки, осталась позади.
Заговоренный медальон 'холодного сердца' на груди у графа жег кожу, не давая потерять голову. Зато Леон, позабыв обо всем на свете, не мог отвести глаз от графини.
Та, поймав его восхищенный взгляд, подошла вплотную, едва коснулась сосками груди. Испытующе заглянула в глаза, заставила задрожать словно вель от внезапного порыва Норлинга.
- Что-то мне твой лик, малыш, до боли знаком. Несомненно… Кто ты?
Потом, окинув обнаженного Леона взглядом, провела нежным, пахнущим розами, пальчиком по щеке, скуле, шее, спустилась на грудь, живот чуть сильнее нажала ногтем, оставляя красную полоску с малюсенькими капельками крови. Не встречая преград, коснулась мужского достоинства, которое враз, против воли Леона, откликнулось, шевельнулось, подалось навстречу, словно верный пес на зов хозяина.
Взгляд Салмы вдруг стал бездонно глубоким, дыхание участилось.
Изменившимся до неузнаваемости голосом, она прохрипела:
- Почти пять лет! Они мне за это дорого заплатят!
Потом, словно очнувшись, отстранилась от Леона. Подняв его одежду, стала быстро одеваться. Перед тем как отойти, шепнула:
- Малыш! Мы с тобой еще непременно встретимся. Не забывай
Салму… Ну кого же ты мне напоминаешь?
Не дожидаясь ответа, еще раз, теперь уже совершенно безразлично посмотрела на стыдливо прикрывшегося руками юношу. Для нее он больше не существовал.
Теперь к обалдевшему Леону подошел Ловсен.
- Слушай, купчишка! Слушай и хорошенько запомни! Былые делишки
Азиса мне хорошо известны. По законам Торинии за измену полагается виселица, ну а жену и детей - в рабство. Так вот ты вместо миледи должен продержаться здесь до следующей смены стражи, ровно десять дней. Это будет не трудно. В комнату заходит лишь служанка. Потом можешь делать, что хочешь. Начнешь шуметь - тебе же хуже. Предашь - мать повешу, сестру в рабство отдам, а имущество конфискую. Сделаешь дело - старое забыто, беспошлинная торговля на десять лет. Все понял?
Леон молчал.
- Я спрашиваю, понял все?
- Да, ваша светлость…
- Оденься!
Через минуту юноша остался один.
Неловко напялил ночную сорочку, хранившую тепло и запах тела
Салмы и все еще плохо соображая, присел на шикарный стул. В дверях появилась вдруг прозревшая служанка.
- Если миледи чего-либо желают, пишите. Ваша милость ведь не забыла, что мои уши залиты воском? Хотите ужинать - кивните. Есть жареная курица и фрукты. Вино как всегда на столике, в кувшине.
Хорошее вино, миледи, отведайте… Ну, как хотите…
Дверь, пронзительно взвизгнув, затворилась, громко клацнув замком. Наступила тишина…
Почуяв безнаказанность, из углов сразу выползла, таившаяся там годами, тоска…
Арвуд - третий месяц лета.
Первые дни арвуда* выдались в Торинии удивительно жаркими. Обычно в эту пору, ночи становятся прохладнее и напоминают об осени, а по утрам над лугами и реками начинает появляться, пока еще не очень густая пелена тумана. Но в этом году, наверное, разгневавшись на незваного гостя и желая испепелить его огнем, Оризис палил нещадно.
Однако, похоже, Небесному Дракону это нисколько не мешало. Наоборот, с каждым новым днем он лишь входил в силу - становился все ярче, гордо расправлял хвост.
Стали сбываться и дурные предсказания: горели хлеба, вяли травы, задыхалась в озерах рыба. В Лотширии, жутко воя, по ночам ворки подходили к разрушенным еще Симоном Макрели стенам Лота. Страх поселился в душах людей, и, как это случается в преддверии голода,
- цены на продукты сразу взлетели до небес.
Неспокойно было и в Торинии. На улицах Тора все чаще попадались серые рясы.
Мартин Макрели еще до отъезда уговорил герцога пока не трогать служителей Создателя, не портить и так натянутых отношений с Кридом.
Почуяв небывалую свободу, они принялись собирать толпы и вещать о грядущих бедах. Фергюст еще сдерживал желание приказать городской страже переловить их всех, и для пущей острастки пару-тройку самых зловредных повесить. Но в отсутствие Мартина он все-таки решил сдержаться. Однако - не вышло. Сегодня, рассматривая галдящую толпу, собравшуюся на дворцовой площади, не вытерпел. Велел солдатам
