было так мало мебели — железная кровать и вольтеровские кресла, — что толстый ковер, приколоченный гвоздями, лишь подчеркивал ее монастырскую наготу.
Иногда Юлия, казалось, спит на ходу: веселая, но словно под дурманом, и при этом очень красивая, она была неброской и неопределенной… она сама себе удивлялась.
Но в бреду невыносимее всего для Анри было не увидеть ее вновь голой — даже в тот момент, когда, прикрытая золотистым шарфом, она подражала на сцене лучезарной безмерности мира.
Юлия, в полотняном платьице —
В тот момент сомнение, которое долго жило в нем и поддерживалось непроницаемым видением этой сцены, было отброшено прочь. Он перестал сомневаться в своей любви: он в отчаянии решил, что смерть возвратит ему ту, которую он любил. Если он отложит в сторону револьвер, он знал, что видение
Приготовившись выстрелить, он увидел всё в кристальной прозрачности бессмыслицы.
Он крикнул со смехом:
— Юлия!
И, словно целуя ее, весь дрожа в лихорадке, он выстрелил.
В тот самый момент, когда он выстрелил, он почувствовал Юлию — в той окончательной прозрачности — как в первый раз, прижатой к сердцу, которое желало умереть.
Однажды он пришел поглядеть на нее — еще до знакомства — и ждал, когда она уже после своего номера появится в финале. Проскользнув между рядами, кто-то сел в соседнее кресло. Он медленно повернулся и узнал Юлию в мехах. Она никуда не смотрела, у нее был раздраженный вид; ему показалось, что она дышит с трудом. Она почти тут же встала и вышла. Он последовал за ней. Она ждала его на улице. Он неуклюже обнял ее. У него было ощущение бессилия. Было холодновато. Она дрожала. Она прижалась к нему. Он не удивился:
Юлия тогда сказала ему:
«Пощадите меня. Если я ошибаюсь, надо это признать…»
Анри пробормотал: «Нет».
Он добавил:
«Вам страшно, и мне тоже. Но вы не ошибаетесь».
Он ее не поцеловал.
Она добавила:
«Однако у вас…» (Она приблизила губы к его уху, он почувствовал ее дыхание, она прошептала слово.)
Он спросил:
«Это было плохо?»
«Нет».
Она закончила:
«Я больше не могу. Умоляю: пойдемте что-нибудь выпить! Если я не напьюсь, это невыносимо».
«Да, — сказал Анри, — как можно быстрее».
Они сразу начали пить. Выпили много. Пришли они в себя на следующий день, полуодетые, на кровати дома свиданий. Без всякого понятия о том, как они туда вошли. Это здание находилось рядом с баром, где они пили. Они даже не знали, занимались ли любовью. Это обезоруживало.
Между ними все происходило в том же духе. Им ничего не удавалось, даже смерть…
Анри выстрелил.
Он пытался — он дрожал — направить дуло к сердцу.
Но промахнулся.
Глава четвертая
Старая женщина, беззубая, хохочущая до упаду над крысой: прачка топила крысу в жбане.
— Ловушка может заржаветь, — сказала старуха.
— Не беспокойтесь: она гальванизирована.
Огромное воздушное пространство без границ: небо. Тронутое гнилью, одно слово:
— Юлия? это ты… будь добра, убери крысу…
Он поднял глаза, лицо Юлии было над его лицом (она держалась обеими руками за спинку кровати). От неожиданности у нее было бессмысленное выражение несчастной жертвы в лапах хищного зверя. Она почувствовала себя как в туалете — непристойно, жалко.
— I have an erection, — сказал Анри. У него был отсутствующий вид, но нежный, как у ребеночка.
Юлия захохотала. Помимо собственной воли. Она отвернулась, не в силах сдержаться.
Усталая, неумытая. Она четыре часа провела в пути.
Со вчерашнего дня она ничего не пила: невыносимая депрессия.
Бред поглощал Анри целиком.
Юлия представила себе возможную смерть, револьверный выстрел в сердце, труп. Подступала тошнота.
Она вышла, ее заменила Сюзанна.
Ей хотелось стошнить. Бесполезно.
Она вернулась и сказала Сюзанне:
— Я плохо себя чувствую. Мне стало бы получше, если бы я выпила немного спиртного.
