заключенному договору, и к ее рецензированию приступили, новое руководство редакцией художественной литературы категорически стало возражать против оставления ее в своем редакционном портфеле. Что оставалось нам делать? Пришло на память внимательное отношение к молодому писателю со стороны А.С. Серафимовича при издании сборника «Донские рассказы».
После просмотра рукописи А.С. Серафимович дал заключение издательству: «…Немедленно печатать роман без всяких сокращений»1.
Николай Тришин1
У истоков
К 55-летию М.А. Шолохова
Это было давно. Москва была еще старой Москвой, какой ее изображали на гравюрах тогдашние журналы. Пожалуй, единственным зданием двадцатого века был в то время дом «Моссельпрома». Правда, рылись уже котлованы под здание Центрального телеграфа на Тверской и еще кое-где, но Москва главным образом пока ремонтировалась после пяти лет разрухи, холода и голода. Исчезали из оконных форточек закопченные железные трубы «буржуек», начинало действовать в домах центральное отопление, голландки, кухонные плиты. Москвичи отогревались. Самым популярным предприятием стал «Москвотоп» со своими дровяными складами и знаменитыми фургонами: «Дрова и уголь с доставкой на дом».
Жизнь явно налаживалась.
Шел январь 1925 года. В эти дни мне довелось быть свидетелем того, как зачиналась удивительная литературная биография одного двадцатилетнего «паренька от сохи» – так фигурально выражались тогда о крестьянской молодежи.
В один из январских дней 1925 года в нашей редакционной комнате на Воздвиженке, 9 (ныне улица Калинина), где помещалось издательство «Крестьянской газеты», было по обыкновению шумно, тесно, дымно. Многочисленные безусые авторы сидели на подоконнике и на столах, спорили, читали вслух стихи и рассказы – готовился очередной, февральский номер «Журнала крестьянской молодежи». Был тут Серафим Огурцов2. С лицом засыпающего младенца он под дружный хохот заканчивал чтение «Пожарной кишки», очень характерной для его стиля. Ломовой извозчик, богатырь Иван Трошин-Туляк, парень двадцати лет, демонстрировал свои бицепсы перед дядей Гиляем3, известным королем репортажа старых времен. В синей поддевке на сборах, в серой мерлушковой шапке, с седыми висящими усами, большой и тучный, Гиляровский любил к нам захаживать и рассказывать о своих приключениях. Сидел, помню, Иван Молчанов – поэт-литфаковец, но уже с именем, застенчивый и миловидный Егор Хвастунов, тоже поэт. Из соседней редакции «Лапоть» забрел на шумок вечно веселый и бурный Саша Архангельский4 в сопровождении Василия Кумача5, который, войдя, тряхнул рыжеватыми волосами, стукнул кулаком в грудь:
– С места не сойти, дам на днях «Комсомолку Дуню!».
Песню эту, кстати, он закончил вскоре, и она долго распевалась в деревнях. Но в тот момент наше внимание было отвлечено еще одним вошедшим – в комнате появился незнакомый паренек в солдатской шинели, видевшей виды серой папахе, слегка сдвинутой набекрень, в простых сапогах. Парень был невысок и очень юн.
Полагая, что это один из юнселькоров, прибывших в Москву, заведующий отделом юнселькоров Василий Кудашов усаживает паренька к столу.
– Садись, товарищ, рассказывай, с чем прибыл.
Не слышал, о чем они говорили, только видел, что парень в шинели поднялся, козырнул Кудашову и вышел6.
На следующий день Вася Кудашов принес мне рассказ, написанный от руки четким почерком.
– Читай. По-моему, здорово!
Читаю заголовок: «Пастух». По мере чтения передо мной зримо встают пейзажи Придонья: знойная степь с висящими в небе ястребами, звоном кузнечиков, хутора в вербах и садах… Знакомая картина, которая уже стала тускнеть в памяти за три года городской жизни. Ведь точно, в этих местах, на юге Калачаевского уезда Воронежской губернии, граничащих с казачьими станицами, я провел 1920-й и 1921 годы. Там мы, комсомольцы, работали в комбедах, дрались с бандитами Колесникова, Маруси, Курочкина и прочими. В рассказе поражали цепкий глаз автора, необычайная образность и колоритный язык. Дочитываю рассказ, смотрю на подпись автора: М. Шолохов.
– Ну как! – спрашивает Вася Кудашов.
– Хорошо! Дадим в номер. А кто этот Шолохов?
– Живет в Москве, в Огаревой переулке. Печатал фельетоны в газетах, мостил мостовые, работал грузчиком, счетоводом в жилуправлении. Пишет рассказы. Ты почитай – какие рассказы!
Через день Шолохов зашел узнать о судьбе «Пастуха». Мы разговорились и, к нашему удивлению, выяснили, что уже дважды в жизни наши дороги едва не скрестились. Оказывается, в 1916 году мы одновременно учились в Богучаре Воронежской области – он в гимназии, а я в городском училище, и жили мы на квартирах по одной улице. В 1920-м и 1921 годах я работал в Калачевском укоме комсомола, а он – в Вешенской, агентом волпродкома. Я на левом, а он на правом берегу Дона обеспечивали продразверстку и гонялись за бандами в отрядах ЧОНа.
С этой встречи двадцатилетний Шолохов становится частым посетителем наших редакционных сходок. Одаренный молодой писатель стал желанным автором «Журнала крестьянской молодежи». В течение 1925 года журнал дал несколько его рассказов: «Пастух», «Алешкино сердце», «Калоши», «Кривая стежка», «Жеребенок». На занятиях литературного кружка Виктор Борисович Шкловский, преподававший нам науку творчества, пророчил Михаилу Шолохову незаурядную литературную будущность.
А вскоре у М.А. Шолохова вышел первый сборник «Донских рассказов». В предисловии к сборнику А. Серафимович писал: «Как степной цветок, живым пятном встают рассказы т. Шолохова. Просто, ярко, и рассказываемое чувствуешь – перед глазами стоит. Образный язык, тот цветной язык, которым говорит казачество. Сжато, и эта сжатость полна жизни, напряжения и правды.
Чувство меры в острых моментах, и оттого они пронизывают. Огромное знание того, о чем рассказывает. Тонкий, охватывающий глаз…»
Однажды, было это весной 1926 года, Михаил Александрович рассказал: «Задумал я писать большое полотно, только, брат, условия мои ни к черту: в каморке теснота, скоро жду прибавления семейства, ни жить с ребенком, ни работать тут нельзя. Хочу уехать я в Вешки, в родную хату. Только вот чем жить буду – вопрос».
Я бывал у Шолохова в Огаревой переулке и представлял эти условия. Небольшая мрачная комната, одна треть которой перегорожена тесовой стенкой. В первой половине работают кустари-сапожники, рассевшись вокруг стен и окон на низких чурках. Стучат молотки, кто-то напевает, даже переругиваются, четвертый насвистывает. По вечерам и праздникам у них выпивка, галдеж, вероятно, и драки. За перегородкой узкая комнатушка, где живут Шолохов с женой Марией Петровной. В комнате койка, простой стол и посудная тумбочка. Короче говоря, апартаменты и окружение явно не творческие.
Нам, более года знавшим Шолохова, верилось, что он может сделать большую, значительную вещь, и мы дружно одобрили его решение. В это время было задумано издание книжной серии очерков и рассказов о современной деревне, а подбор авторов поручен мне. Вскоре был подписан договор с Шолоховым на книжку для этой серии; таким образом, на первых порах ему небольшие средства нашлись.
Из Вешенской Михаил Александрович написал мне несколько писем по поводу договорной книжки, но ни одним словом не обмолвился о своей большой вещи, которую писал в это время. Мы только знали, что она будет называться «Тихим Доном» – это он сказал нам еще в Москве. Но ни о теме, ни о времени
