притязания на жреческую научную миссию, экономическая теория отличается от Науки в представлении среднего человека с улицы. Экономисты должны быть рады, что предмет их изучения плохо соответствует этому представлению, зато вполне соответствует Новой Риторике, как и исследования в таких далеких от экономики областях, как литература, право или политика. Экономическая наука, другими словами, не является Наукой в том смысле, который мы придаем этому слову начиная со школьной скамьи.
Но на самом деле то же можно сказать и о других науках. Другие науки, даже математические, и даже сама Царица наук, проникнуты риторикой. Математика кажется incognoscento (непосвященному) образцом объективности, точности и наглядности. Конечно же, на этом основана вера в нее. Однако стандарты математических доказательств меняются. За последние 50 лет последователей Давида Гильберта и его программы по созданию достоверных и неоспоримых оснований математики постигло не одно разочарование. Историк математики Морис Клайн по этому поводу написал: «Стало ясно, что представление о своде общепринятых, незыблемых истин – о величественной математике начала XIX в., гордости человека – не более чем заблуждение». И далее так же:
Строгого определения строгости не существует. Доказательство считается приемлемым, если оно получает одобрение ведущих специалистов своего времени или строится на принципах, которые модно использовать в данный момент. Но никакого общепринятого критерия строгости в современной математике не существует.[471]
Один из примеров – недавняя шумиха вокруг доказательства теоремы о четырех красках с помощью компьютера. Более фундаментальным примером считается теорема, доказанная Куртом Гёделем в 1930 г., согласно которой некоторые истинные и формулируемые утверждения в математике недоказуемы. Здесь кроется противоречие. Жан ван Хейенорт пишет, что «значение результатов Гёделя для эпистемологии остается неясным... к ним нельзя прибегать второпях, стремясь утвердить первичность некоего интуитивного акта, для которого формализация оказывается излишней».[472] Несомненно. Но не нужно отказываться от формализации и прибегать к неизученной интуиции, чтобы осознать границы формализации.
Идеи Клайна выражены несколько расплывчато и непопулярны среди математиков. По-видимому, более популярны идеи Филиппа Дж. Дэвиса и Ройбена Херша, чья книга «Математический опыт» (1981) была названа в журнале «American Mathematical Monthly» «одним из шедевров нашей эпохи». Дэвис и Херш рассуждают о кризисе доверия в современной математической философии, однако в понятиях, почти тождественных тем, что встречаются у Клайна. В работе Идеального Математика «грань между полным и неполным доказательством всегда трудно провести, и часто такое разделение путается в противоречиях».[473] Они цитируют ныне живущего Идеального Математика, Соломона Фефермана, пишущего: «Ясно и то, что поиск окончательных оснований при помощи формальных систем не увенчался какими-либо убедительными результатами и выводами».[474] Не используя само слово, Дэвис и Херш утверждают, что математике необходима риторика:
В соответствии с тем стилем, что преобладает сегодня в англо-американской философии..., присутствует тенденция к увековечению отождествления философии математики с логикой и исследованием формальных систем. С этой точки зрения главная задача, которая заботит математика, совершенно скрадывается. Это задача философского осмысления... преформальной математики..., включая исследование того, как [она] соотносится с формализацией и какое воздействие на нее оказывает последняя.[475]
Они считают, что «неформальная математика – это математика. Формализация – это лишь абстрактная возможность, которую на самом деле никто не захотел бы или не был бы в состоянии реализовать».[476] Реальные доказательства «учреждаются путем „консенсуса профессионалов“» и «не могут быть проверены... математиком, не знакомым с гештальтом, со способом мышления в данной конкретной области... Чтобы обнаружить ошибку, может потребоваться время жизни многих поколений».[477] Их вывод:
Реальный опыт всех школ – и реальный ежедневный опыт математиков – показывает, что математическая истина, как и другие виды истины, не абсолютна и опровержима... Разумно было бы поставить перед математической философией не задачу поиска неоспоримых истин, а исследовать то математическое знание, которое предстает перед нами в действительности – подверженное ошибкам, опровержимое, предварительное, постоянно развивающееся, как и любой другой тип человеческого знания.[478]
В этом направлении было сделано немного, однако одна поразительная работа задала ориентиры: в книге Имре Лакатоса «Доказательства и опровержения. Как доказываются теоремы» риторика в математической науке анализируется на примере топологической теоремы.
Оказывается, что некоторые глубинные задачи, которые встают перед математиками, – это риторические задачи, в духе «искусства нащупать то, в чем, согласно убеждениям людей, они должны быть убеждены». Похожие наблюдения можно сделать и относительно других наук, например палеонтологии. Внезапное быстрое распространение видов в начале кембрийского периода, одна из величайших загадок эволюции, было объяснено Стивеном Стэнли в 1973 г. Он предположил, что неожиданно появились формы жизни, которые питались другими формами жизни, одноклеточными травоядными, водившимися в травянистом море. То, что они «паслись» на доминантной форме жизни, позволило новым формам выжить в борьбе с предшествующими доминантами, что в свою очередь привело к появлению новых травоядных. Стивен Джей Гулд отмечает, что доводы в защиту этой яркой и убедительной теории
не соответствуют упрощенным представлениям о научном прогрессе, которым учат в большинстве школ и которые преобладают в средствах массовой информации. Стэнли не использует доказательство на основе новой информации, полученной из строго выверенного экспериментирования. Его второй критерий – это методологическая презумпция, третий – философское предпочтение, четвертый – применение априорной теории...Наука даже в лучших своих образцах демонстрирует, как рассуждения человека и его изобретательность проникают во все научные процессы. В конце концов, ею занимаются люди (хотя мы часто забываем об этом).[479]
Кто-то может сказать то же самое даже о физике, любимой дисциплине аутсайдеров, ищущих предписаний для настоящей, объективной, позитивной, предсказательной науки. Последовательность «Карнап – Поппер – Лакатос – Кун – Фейерабенд» в истории и философии физики представляет собой набирающее силу в последнее время схождение с бесплодных вершин научного абсолютизма в плодородные долины риторической анархии.[480] Если экономика должна подражать другим наукам, подражать даже величию физики и математики (конечно, относительно такой модальности есть серьезные сомнения), то она должна официально открыть двери для более разнообразных типов дискурса.
