«Дорогой товарищ!
Прежде всего, спасибо Вам огромное, не ожидал. Когда Вы не моргнув глазом выдавали названия вроде Road-Kids and Gay-Cats и A Little Account with Swithin Hall, я даже начинал сомневаться в исходе нашей дуэли. Впрочем, Вы ведь проиграли вовсе не из-за того, кто я такой на самом деле. Просто если отнять у моих героев мотивацию их борьбы, жажду справедливости, презрение опасности и даже смерти самой ради благородной надежды хоть чуточку приблизить царство свободы, равенства и братства во всем мире (или во всех мирах, если Вам угодно), то что от них останется? Мертвые оболочки, мертвые названия, мертвые своличи, Вы уж не обижайтесь на меня, пожалуйста, за такое сравнение. Видите, мне даже смерти показалось недостаточно, чтобы успокоиться и почивать на лаврах, когда в мире (а уж тем более – мирах) продолжает твориться такое. Да Вы ведь и сами все лучше меня знаете…
Не сомневаюсь, что Вы выполните условия нашего спора, поэтому смело оставляю Вам журнал. Ваш анализатор не врал, он самый что ни на есть настоящий, а теперь еще и с автографом. Если все же решитесь его продать, это наверняка добавит пару тысяч к цене, как Вы считаете? А вот портрет мистера Киплинга я, пожалуй, заберу на память. Может, удастся выяснить, факсимиле чьей подписи его украшает, а?
Что еще сказать? Наверное, только одно: Лондон – это не только город, но иногда и состояние души. Не робейте!
Ваш во имя революции, Джек Лондон»
Рядом с письмом лежит список, и его тоже совершенно незачем доставать лишний раз. В нем всего семь пунктов, но это только пока. Первый вычеркнут, хотя насчет него в споре ничего не было. Просто Лестеру казалось неправильным начинать новую жизнь, по-прежнему оставаясь своличем. И пусть статус свободного индивида влетел ему в копеечку (все-таки семнадцать поколений предков в потомственном рабстве у государства – это
Константин Ситников
Карамелька
1
– Здравствуйте, мистер Ковач, – вежливо сказал Рубен.
– Зови меня Папа Артур, – буркнул мужчина. Он не смотрел на Рубена, он смотрел на Антонию. – Это твоя женщина, амиго? Хезус не говорил, что у вас есть дети.
– Я все объясню, – торопливо сказал Рубен.
– Надеюсь. – Мужчина сунул ноги в шлепанцы, спустился с веранды. – Идем, покажу тебе комнату, амиго.
Он отпер ключом дверь – такую низкую и кривую, что Рубен решил, что за ней собачья мойка или подсобное помещение. Оказалось: почти.
– Жить будете здесь, – сказал мужчина. – Можете пользоваться кухней и фургоном. Вы не должны: заходить в дом дальше кухни, выезжать на дороги штата, оставлять калитку незапертой. Таковы правила. Мои правила.
Он повернулся к Антонии, как будто его слова относились прежде всего к ней, и расплылся в благодушной улыбке. Глядя на эту улыбку, можно было подумать, что все сказанное – шутка, если бы не глаза мужчины: блестящие и холодные. Как два новеньких никеля.
– Мы согласны, мистер… Папа Артур, – поспешил с ответом Рубен, боясь передумать.
На следующее утро Папа Артур велел Рубену садиться в развалюху «меркюри» и отвез его на завод по производству казеина, где работали нелегальные иммигранты из Мексики. Вернулся он один, сразу ушел к себе и завесил стеклянные двери непроницаемым экраном.
Антония почти не покидала комнатушки, только один раз вышла, чтобы забрать кое-что из машины. У нее еще оставалось немного
Кто-то громко, требовательно позвал ее. Антония вскочила с топчана и вышла через внутреннюю дверь в кухню. В проходе между кухней и гостиной стоял голый по пояс Папа Артур.
– Пошли, женщина, – сказал он. – Приберешь мою спальню.
Пикап подъехал к дому в сумерках. Из него выбралась женщина в цветастом платье. Антония едва узнала в ней свою невестку Розалию, мать пятерых детей. С нею были Педро и Рубен. Розалия, переваливаясь с ноги на ногу, как раскормленная утка, подошла к Антонии и крепко обняла ее. Они трижды расцеловались.
– Как ты, милочка? – пробасила она. – Все устроилось? Ну и слава Деве Марии!
– Я рассказал им о мальчике, – улучив момент, шепнул жене Рубен.
В каморке стало тесно, повернуться негде.
– Это и есть найденыш? – оживился Педро, увидев Карамельку. Он протянул руки, чтобы взять малыша. Пальцы у него были грубые, но это были пальцы человека, вынянчившего пятерых детей, и Антония без колебаний доверила ему сына. – Взгляни, Рози, правда, красавчик?
Но та даже не повернула голову.
– А там что? – громко спросила она. – Дверь на хозяйскую половину?
Она словно не замечала протянутого ей младенца, и Антония вдруг поняла, что для Розалии, пять раз ставшей матерью, найденыша все равно что не существует. Чужая кровь…
– Так что, брат, – сказал Педро, подмигивая Рубену и с видом фокусника вынимая из кармана бутылку, – выпьем за прибавление семейства?
Все потекло привычным руслом. Мужчины пили текилу, вспоминали родственников, оставшихся в Мексике, строили планы на будущее. Планы под текилу рисовались радужные… Прощаясь, Розалия шепнула Антонии:
– Будь осторожна. Я кое-что слышала об этом Папе Артуре. В нашей швейной мастерской работает одна сеньорита, она показывала мне… Поверь, он страшный человек. Держись от него подальше…
Розалия сама села за руль, уничижительно отозвавшись обо всех мужчинах, вместе взятых, и о своем муженьке в частности. Пикап мигнул фарами и умчал. Рубен обнял жену за плечи.
– Как ты, дорогая?
– Терпимо.
Ночью, когда он занимался с ней любовью, Антония лежала с открытыми глазами в темноте и думала о том, что с ними будет дальше.
От стены, где мирно посапывал Карамелька, наплывал волнами сладкий аромат карамели. От этого аромата внизу живота что-то расширялось и оживало, там становилось горячо и сладко, как в юности, до
