рокового падения с лошади.
Шериф появился через два дня. Папа Артур велел Антонии запереться в комнате, и чтобы ни звука! Мужчины сидели в гостиной, пили виски и разговаривали громко, как могут разговаривать только гринго. Сначала Антония думала, что Иммиграционная служба что-то заподозрила, и не на шутку перепугалась. Но потом, когда услышала, что именно интересует шерифа, испугалась еще больше.
– Так ты, говоришь, не видел ничего подозрительного? – спрашивал он. – И посторонних не было?
– А что, кто-нибудь из тюрьмы сбежал? – отвечал Папа Артур. – Так я о том ничего не знаю.
– Что, – удивился шериф, – и взрыва не слыхал?
– Взрыв слыхал. Так я думал, то бытовой газ в мексиканском квартале взорвался. Разве нет? Телевизор-то я не смотрю.
– Да нет, – сказал шериф, – не в мексиканском квартале. И не бытовой газ.
– А что тогда?
Шериф шумно вздохнул.
– Мда, – сказал он, – хорошая нынче погода. Так ты, значит, ничего не видел?.. – И разговор покатился по кругу, околичный и бестолковый.
Антония поняла одно: их ищут. Ищут маленького Давида, ее Карамельку!..
Но потом шериф ушел, и долгое время – почти шесть лет – их никто не беспокоил. Антония уже начала было надеяться, что все обошлось, пока не появился этот молодой учитель по имени Горацио.
2
– Мамми, мамми, к нам идет учитель Горацио! – Давид, ловко управляя джойстиком детского инвалидного кресла, промчался по открытому гаражу и виртуозно затормозил возле распахнутой двери дома.
Антония подняла глаза от потрепанной тетрадки с неправильными английскими глаголами. Она располнела, вокруг глаз появились птичьи лапки, возле губ наметилась складка, и только гладко зачесанные назад волосы и глаза остались прежними, угольно-черными, живыми.
По тропинке между земельным участком Папы Артура и пустырем шагал молодой учитель в золотых очочках.
Антония встретила гостя, стоя в дверях.
Так они и разговаривали на пороге, пока маленький Давид выписывал круги вокруг открытого гаража.
– Мне хотелось бы побеседовать с вами о Давиде, сеньора. – Черные усики на лице Горацио смешно топорщились, как воробьиные перышки. – Он необычайно развит для своего возраста. Сколько ему?
– Шесть. Будет…
– Вот видите. А развитие как у старшеклассника. Я говорю об интеллекте, вы понимаете. В эмоциональном отношении это совсем ребенок. У него феноменальные способности. В математике он разбирается лучше меня.
– Да, он всегда хорошо считал сдачу в магазине…
Горацио снисходительно усмехнулся.
– Я думаю, сеньора, вам следует обратиться в Калифорнийский университет. У них есть социальная программа помощи юным дарованиям. Они наверняка заинтересуются вашим сыном. Прошу вас, поговорите с мужем.
Антония задумалась. Ее совсем не обрадовало сообщение об уникальных способностях сына. Чем меньше они привлекают внимание чужих людей, тем лучше. Она знала, что рано или поздно тайна маленького Давида выплывет наружу.
– Я подумаю, сеньор Горацио, – сказала она. – И поговорю с мужем. А сейчас извините, мне нужно варить обед.
– Я зайду через неделю, – пообещал Горацио.
Когда учитель ушел, из своей половины выглянул Папа Артур. После тюрьмы он стал совсем старик, перестал стирать носки и пристрастился к виски. От прежнего Папы Артура в нем не осталось ничего, кроме грязных мыслей.
– Чего хотел от тебя этот полукровка? – подозрительно спросил он.
– Тебе какое дело? Опять следил в щелочку?
– Ты уже спишь с ним? Ну признайся, что спишь… Вот я скажу твоему мужу!
– Отстань, старый извращенец. – Антония принялась яростно крошить овощи. Вода в кастрюле уже закипела.
Папа Артур плаксиво сморщился, но его личико и глазки залоснились хитростью и сладострастием.
– Если ты такая недотрога, откуда у тебя этот белобрысый подарок? И куда только твой муж смотрит… А помнишь, крошка, как нам было хорошо вместе?
– Это тебе было хорошо, вонючий ты козел, – равнодушно отозвалась Антония, высыпая овощи в бурлящую воду. – Дева Мария, какая я тогда была дура! Попробуй ты сейчас распустить руки, я бы живо отправила тебя за решетку.
Она помешала поварешкой, прикрыла кастрюлю крышкой и вернулась в свою каморку. На глаза попалась тетрадка с неправильными глаголами. Ох, не до глаголов ей теперь! Руки уже перебирали детские вещички после стирки (с тех пор как появились Присцилла и Кассандра, вещичек прибавилось). Антония думала о молодом учителе Горацио, о спившемся Папе Артуре, о муже Рубене… Рубен был как мешок казеина: куда поставишь, там и стоит. Конечно, женщине нельзя без мужа, это Антония усвоила с детства. Но иногда так хочется, чтобы рядом был действительно мужчина…
К двери подкатил Давид.
– Мамми, – спросил он, – что хотел от тебя мистер Ковач?
– Ты откуда знаешь? – отозвалась Антония, разбирая носочки по парам и стараясь не показывать, как она расстроена. – Подслушивал?
– Нет. Я просто видел. Мамми, а мистер Ковач плохой человек?
Антония замерла с непарными носками в руках.
– Почему ты так решил?
– Он думает плохие мысли про тебя. Мамми, а я скоро умру?
Он спросил об этом тем же голосом, каким ежедневно задавал сотни вопросов. В животе у Антонии болезненно сжалось, ноги ослабели, она опустилась на табурет.
– С чего ты взял, глупенький?
– Я не взял, – сказал Давид. – Я знаю.
– Мамми, – сказал Давид, – почему я не такой, как другие?
– Так бывает, – пробовала объяснить Антония. – Бог посылает нам испытания, чтобы укрепить веру.
– Я не об этом, – неторопливо перебил Давид. – Не о том, что не могу ходить. Я другой. Я могу летать. Мысленно. Быть здесь и сразу не здесь. Я могу бывать на других планетах. Ты можешь бывать на других планетах?
Она не понимала его… И никто не понимал!
В два или три года Давид придумал игру. Он закрывал глаза и трогал лицо пальцами. Это вызывало странные ощущения. Иногда красочные, как радуга, иногда пугающие. Он сжимал мочки ушей – и рождались звуки. Чем сильнее нажатие, тем выше и пронзительней звук. Можно даже мелодию наиграть. Жаль только, ее никто не услышит… А еще была такая игра: легонько барабанить пальцами по векам. От каждого удара в голове вспыхивают и медленно гаснут радужные круги… и тогда он видит далеко, гораздо
