Отдел поэзии был поделен здесь на «некрасивые стихи» и «стихи красивые». К первым относились сатирические. Почти все названия остались книжные, только перед такими, как «Помпадур», «Служака» и другие, появилась приставка «сов»: «Coвпомпадур», «Совслужака»; «Рассказ литейщика Ивана Козырева о вселении в новую квартиру» назывался «Хол» и «Гор».
Доклад «Левей Лефа» Маяковский начал с рассказа о том, как триста греков засела в Фермопильском ущелье и отбивались от целой армии персов.
— Мы, лефы, были с восемнадцатого по двадцать пятый год такими же фермопильцами, героически отбивающимися от наседающих полчищ эстетов и прочих правых флангов искусства. По нашему примеру и другие начали устраивать свои фермопильчики. Персы уже стали другими, а мы все сидим по своим ущельям. Пора бросить нелепейшую и бессмысленную игру в организации и направления, в которую выродилась наша литературная действительность. ВАПП объединяет четыре тысячи поэтов, а я, Маяковский, вынужден расплачиваться за всех: в газете, в радио работать некому. В свое время лефовцы выбросили лозунг борьбы за газету как единственный вид литературы. С сегодняшнего дня я отказываюсь от лозунга «Только газета есть литература» и выдвигаю другой лозунг: «Да здравствует стихотворение! Да здравствует поэма!». В свое время лефовцы аннулировали живопись, заменив ее фотографией. С сегодняшнего дня я амнистирую Рембрандта. Я борюсь против тех, которые пытаются превратить Леф в «общество любителей левого искусства». Леф в том виде, в каком он был, для меня больше не существует. Но это не значит, что борьба за левое искусство, которую мы ведем, ослабеет хотя бы на минуту!
Ровно через год Маяковский намечал новые пути борьбы за левое искусство:
— Сначала в Москве надо сделать большой вечер. Я составлю сногсшибательную афишу: «Гала- вечер». Напишем так: «Состоится открытие Рефа». Нет, это сухо и официально. Просто — «Открывается Реф». Вечер состоялся в Политехническом музее 8 октября 1929 года. Революционный фронт искусств (Реф) — организация, которую возглавлял Маяковским после ликвидации Лефа. Председатель — В. Маяковский. Выступят: Асеев, Брик, Жемчужный, Кассиль, Кирсанов, Ломов, Маяковский, Незнамов, Родченко, Степанова.
Теперь — зададимся вопросами.
И он быстро набросал: «Что такое Реф? Что такое классик? Что такое поэт? Что такое газетчик? Что такое делается? Что такое факт? Что такое бизнес? Что такое субъективный объектив?»
Потом приписал:
«Декларации, лозунги, установки на весь 1930 год. Демонстрации словесные и диапозитивные. Разговор с аудиторией и обратно».
И сразу передумал:
— Нет, «туда и обратно» — грубо и игровато.
Вычеркнул эти слова и добавил: «Записки. Прения».
22 сентября [1929 г.] Маяковский читал у себя дома впервые пьесу «Баня». До сбора гостей оставались минуты, и он использовал их, внося поправки, дополнения.
Маяковскому нравилось вывешивать афиши своих выступлений на стене. А тут и сам бог велел — коллективный вечер. Но на этот раз, поскольку афиша не была готова, пришлось удовольствоваться грязноватой корректурой. Он знал, что и в таком виде она будет приятна участникам вечера, все они сегодня были здесь. Гости заполнили столовую, и стало тесновато.
Коротенькое вступление — перечень действующих лиц. Слушали напряженно, внимательно. Однако внешняя реакция давала себя знать: то и дело раздавался смех. Маяковский не раз прерывал чтение, рассказывая об источниках, послуживших материалом для комедии, о происхождении отдельных фраз и т. д. Так, прототипом бюрократа он взял одного из ответственных служащих всем известного литературного учреждения.
Не раз Маяковский спрашивал знакомых, в том числе и меня, когда я только мечтал об аппарате в новой квартире: «У вас есть телефон?» и, получив отрицательный ответ или даже не дождавшись такового, тут же сам отвечал, не делая паузы: «Ах, у вас нет телефона!»
Чуть ли не дословно эта фраза и вошла в пьесу. В те времена наличие домашнего телефона выглядело значительным явлением, и со сцены эта реплика звучала злободневно и смешно.
А вот такого же типа находка, не менее смешная.
Однажды в вагоне, собираясь закусить, мы достали дорожные приборы, те самые, которые Владимир Владимирович привозил из-за границы как себе, так и знакомым (в футляре — ложка, ножичек и вилочка, вложенные в стаканчик — либо граненый из стекла, либо металлический). Сосед по купе заинтересовался: «Какие замечательные вещи! Где вы их раздобыли? Это, наверное, заграничные? Вот у нас еще не умеют такие делать».
Я ответил полусерьезно, полушутя: «Наше государство пока занимается крупными вещами — строим гиганты, перешибаем фордизмы, а скоро дойдем и до мелочей».
В «Бане» эти слова произносит Оптимйстенко: «Да я же ж вам говорю, не суйтесь вы с мелочами в крупное государственное учреждение. Мы мелочами заниматься не можем. Государство крупными вещами интересуется — фордизмы разные, то, сё…» (Маяковский делал ударение в фамилии Оптимистенко на третьем слоге и немного акцентировал по-украински).
Читать пьесу без перерыва даже такому опытному оратору и чтецу, каким был поэт-драматург, — не под силу. Да еще в присутствии искушенных слушателей, среди которых Мейерхольд и его жена, артистка Зинаида Райх.
В перерыве, во время чаепития, звучали восторженные возгласы. И только, как ни странно, сдержанно вел себя Всеволод Эмильевич Мейерхольд. А его слова ждали в первую очередь; ведь ему ставить и в значительной мере в его руках судьба пьесы.
Сдержанность режиссера следует объяснить, пожалуй, привычкой дослушать до конца, а уж потом подводить итог.
Когда автор перевернул последнюю страницу, наступила пауза. Все взгляды обратились на Мейерхольда. Однако вместо ожидаемой речи Всеволод Эмильевич, глубоко вздохнув и по привычке погладив свою «шевелюру», произнес лишь одно слово: «Мольер!» Это прозвучало очень серьезно и взволнованно.
Потом, помню, кто-то спросил у Маяковского, как бы вскользь: «Почему вы не пишете пьесу в стихах?»
— Как Грибоедов я не напишу, а хуже — не хочу.
Гости не расходились еще час-другой: делились впечатлениями, пели дифирамбы.
И лишь через некоторое время квартира опустела.
На следующий день, 23 сентября, поэт читал пьесу для труппы театра в вечерние часы. Третье чтение состоялось снова в Гендриковом — 27 сентября. Все три чтения прошли с неослабевающим успехом. Слушатели оценили «Баню» как большой этап в творчестве поэта. Сам автор считал новое творение лучшим в своей драматургии. Он сказал как-то мне: «Баня» значительно сильнее «Клопа».
8 октября Политехнический был буквально осажден. Участники вечера «Открывается Реф» с трудом пробились в здание.
«Литературная газета» достаточно точно пересказала вступительную речь Маяковского:
«Год тому назад мы здесь распускали Леф. Сегодня мы открываем Реф. Что изменилось в литературной обстановке за год и с чем теперь выступают на литературном фронте рефовцы? Прежде всего мы должны заявить, что мы нисколько не отказываемся от всей нашей прошлой работы, и как футуристов, и как комфутов, и, наконец, как лефовцев. И сегодняшняя наша позиция целиком вытекает из всей нашей прошлой борьбы. Все споры наши и с врагами, и с друзьями о том, что важней: „как делать“ или „что делать“, мы покрываем теперь основным нашим литературным лозунгом — „для чего делать“, то есть мы устанавливаем примат цели и над содержанием и над формой.
Рассматривая искусство как орудие классовой борьбы, мы должны в своей литературной работе прежде всего ясно представить себе общую нашу цель и конкретно стоящие перед нами боевые задачи строительства социализма. С этой точки зрения мы, в первую голову, и будем подходить ко всякой литературной работе сегодня.
Мы заявляем: только те литературные средства хороши, которые ведут к цели. Такая установка нашей программы не снимает старого нашего требования новой фермы для нового содержания. И если одним
