нормальный Б. Л. спрашивает Питову Веру, что заказать музыкальному автомату, какую музыку. Все мы ждем и смотрим — это же для нашего поколения главный вопрос, а девушка просто отвечает: «Биттлз». Как это я ее раньше не замечал? Вера, Антонинина дочка — но не в маму, не в маму. Бывают, видимо, и положительные мутации. Пит, когда упоминал про падчерицу, каждый раз сбивался на две тыщи долларов — тяжелая травма, но я слышал, что эта Вера два года проторчала у тетки, причем, малые Питовы дети были полностью на ней, сама взяла эмиграционные барьеры, знает язык и даже, в отличие от нас всех, где-то работает, и мне совершенно непонятно, за что на ее долю должен выпасть Б. Л. — а к этому явно идет. С другой стороны, не Б. Л., так какой-нибудь козел ее возраста — я так посмотрел по моим юным соученикам из здешнего ульпана, что молодежь эпохи загнивания империи была не такой тупой, как в эпоху становления демократии, — в наше время было как-то стыдно выглядеть уж совсем бескультурным, а теперь этот комплекс прошел вместе с остальными. Но грустно-то не от этого. Чужая юность — статная, с большими серыми глазами проходит мимо.
Официантка приняла заказ и ушла в недра кафе за мороженым, все, кроме меня, бегут к Рюмке кричать желания, последними идут Борис Львович с Питовой Верой, еще не держась за руки, — но уже почти касаются друг друга, а мне не земляничного со сливочным хочется, а стакан водки.
Дальше все разворачивается стремительно, и очень скоро Пит, с утра пораньше, торжественно и очень настойчиво, как понятых, приглашает нас к себе в квартиру, усаживает за стол напротив серванта, и, тряся какой-то брошюрой, напечатанной слепым шрифтом на серой бумаге, заявляет, что теперь он все, все знает, что Б. Л. околдовал, зомбировал и увел Антонинину дочку, навел на нее порчу, но не на таких напали — огненный взгляд в мою сторону — не на таких!
— Повторяйте за мной!
Обратясь лицом к серванту, явно играющему роль алтаря, давясь и спотыкаясь с непривычки, Пит начинает зачитывать из брошюры.
— Сухая роза, возьми ты порчу от раба божьего… три точки…
— Вероники Николаевны, — подсказывает Антонина.
Но Пит, не замечая, скандирует дальше:
— На корни, на стебли верченые, на листья крученые. Иссуши порчу, преврати в прах, обратно не выпусти.
Там где мы должны повторять за ним, он рубит воздух рыжим кулаком, и, к моему полному удивлению, все тетки не просто охотно, а в каком-то упоении кричат тонкими голосами за ним вслед:
— Колючками заколи, сухими ветками засеки, корнями в землю уволоки, шипами забей! Помоги на этот час, на этот день, на этот год, на веки вечные. Тьфу! Тьфу! Тьфу! Аминь! Повторить семь раз!
Правда, женщины не харкают, как Пит, на пол, и даже косятся на Антонину — что она скажет, но ничего, смолчала Антонина — ради дочки можно стерпеть. Потом над Вериной кроватью вешают три мешочка с солью, под подушку ей кладут три головки чеснока, достают из шкафа ее то ли майку, то ли юбку, хором читают над ней заклинания, а я смотрю и просто не верю, что вся эта херня может происходить в двадцать первом веке.
Антонина наливает нам кофе.
— Ты помнишь?! Помнишь про две тыщи?! — кричит Пит жене, тряся чашкой, из которой расплескивается ему на руку, отчего он, не переставая кричать, шипит и дует на обожженное место: — Она мне заплатит — или ты заплатишь!!
Потом все дружно поносят Б. Л. Отдохнув, читают заклинания. Пьют кофе. Поносят Б. Л. Читают заклинания. Пьют кофе. Поносят Б. Л. Причем особо стараются Пит и Вера с Анькой. Пит, во цвете лет превратившийся из хозяина жизни в городского сумасшедшего с мольбертом, просто хочет показать себе и своей бабе, что еще на что-то способен, и заодно организовать нас в некий кооператив. Веру задел вид веселого, здорового и влюбленного в девчонку мужа — но причины Анькиного энтузиазма остаются для меня тайной.
Надо сказать, что сухая роза сработала, и Вера достаточно быстро вернулась под отчий кров, вернулась под обещание, что родители в полицию не пойдут и никаким другим образом Борю не тронут — но тут Боря неожиданно сам позвонил Питу и попросил о рандеву, а Петя, в свою очередь, пришел ко мне:
— Твой друг придет, нам поговорить надо, но я не хочу, чтобы он с Веркой встречался и работу мне портил.
— Так что?
— Ну, можно у тебя?
— Конечно, можно.
Короче, в назначенный час является Б. Л. Я прошу дам удалиться в парк, оставляю на кухонном столе пачку «Captan Black», пластиковую бутылку соды, два одноразовых стаканчика — ничего тяжелого и стеклянного, закрываю дверь и, сидя в гостиной, жду стука падающей мебели, чтобы броситься спасать Б. Л., потому что, несмотря на у-шу и путь воина, Пит, конечно, забил бы его, как котенка. Но где там! Как я понимаю, Боря и приходил проверить, опасен Пит или нет, и укрепился в своем мнении, что Пит совершенно не опасен и на вопрос Красной Шапочки: «Бабушка! А почему у тебя такие страшные, волосатые, с набитыми костяшками кулаки?» ему оставалось бы ответить горькой правдой: «А это чтобы лучше слышать тебя, деточка».
Он конечно рычит:
— Ты понял?! Понял?!
А Боря что-то мелодичным голоском отвечает, типа «да-да, конечно», но через сорок минут дверь распахивается, выпуская клуб дыма и невредимого Б. Л., который с бодрой улыбочкой уруливает.
А Петя так и остался за столом, повис, уронил рыжую голову на руки и стонет:
— Как меня ребята уважали!
Глядя на него я подумал, что колдуй не колдуй, Азию не переколдуешь. Но все оказалось сложнее — и Боря, чувствуя шаткость своих побед, вскоре позвонил мне и пригласил съездить с ними на побережье, в Локшир, посмотреть что за место — может, переберемся туда жить.
— Поехали на несколько часов, развеемся.
Поехали. И так мне с ними хорошо. Боря неожиданно оказался классным водителем. Едем на маленьком фольксвагене из антикварного отдела «Rent a Сar». Вокруг рощи, ненавязчиво взятые в бетон протоки, поля с кубическими скирдами, комбайн широким валиком стрижет желтое поле — как будто и правда кто-то еще печет хлеб, и он не выскакивает из некоего огромного компьютера. Я вдруг соображаю, что никуда еще в этой стране не ездил — это в Израиле по приезде возили нас, обалдевших, к истокам Иордана. Помню каменистую тропинку и огромного жука, которого мужик из нашей группы, видимо, сильно злой, что приехал в Израиль, с чувством размолол ногой.
Короче — едем. Солнышко так легко светит. Похоже то ли на Прибалтику, то ли на этикетку с Пшеничной водки. Поначалу заблудились — нам, конечно, дали в «Rent» карту, но меня любая карта, как папины рассказы про электротехнику, сразу отключает, так что Б. Л. должен был и ориентироваться, и машину вести. В какой-то момент он остановил и говорит:
— Нам нужно Тридцать шестое шоссе, а мы на Четвертом. Пальцем по карте поводил, поводил: — О! скоро направо, потом налево, и выйдем на Тридцать шестое.
Сделали направо, налево, еще не знаю, куда, — и действительно, впереди огромное шоссе, и на столбе под светофором — 36. Стоим, ждем зеленого, смотрим, как мимо катят семитрейлеры, четыре на четыре, американские, длинные, уже желтый зажегся, как будто кран закрыли, только последняя машинка с надписью «Rent a Сar» тихо так перекресток перетекает — а за рулем сидит Пит и сардонически нам улыбается.
Тут Боря доказывает, что он настоящий, качественный псих — падает головой на руль и лежит, не обращая внимания на истерические гудки сзади и наше испуганное: «Боря, Боря, давай проедем светофор! Боря, ты что, это же я Питу сказал, куда мы едем, Боря!»
Потом он неожиданно выпрямляется, и мы, слава Богу, не на красный свет, на желтый, выскакиваем на перекресток, делаем бешеный поворот на 180 градусов и летим всю обратную дорогу до города и через город, останавливаясь, только чтобы в кого-нибудь не въехать, с визгом тормозов, так, что нас бросает вперед, и я думаю уже только о том, что хорошо бы еще пожить. Никакому Питу я, конечно, ничего не
