говорил.
А дома как бы полный уже развал, потому что единственный стабилизирующий фактор — Вера — впадает в глубокую депрессию, перестает мыть, варить и подметать, а исключительно курит. А Анька, жалея Веру, начинает мне нашептывать, что я просто по-человечески обязан помочь Вере эмоционально освободиться от проклятого Б. Л.
— Да я бы и рад помочь, но как?
— Ну, ты же понимаешь, как.
— Вообще, по заказу такие вещи не делаются. Нужна взаимная эмоция, что ли.
— Неужели? —
— И я, вообще говоря, женат.
— Ты имеешь в виду — на Свете?
Короче, сама Аня каждый вечер сваливает на свою группу, дети к десяти-одиннадцати уже спят, и мы с Верой остаемся вдвоем — но меня почему-то не тянет освобождать ее рекомендованным Анькой способом. Нам и так хорошо. Мы смотрим MTV, приглушив звук. Вера читает, я думаю о работах.
Но как-то — свет горел только в прихожей, мы сидели лицом к только что совсем погасшему окну. Я потряс пачкой сигарет — оставалась последняя.
— Больше нет? — спросила Вера.
— Возьми.
Не отрывая глаз от окна, она приняла сигарету и правой рукой, как слепой, осторожно ощупывающий палкой предметы, стала искать среди чашек, книг, тарелок, коробок из-под печенья и крекеров зажигалку. Зажгла, затянулась — я смотрел на ее пальцы, на мягкий рот, выпускающий дым, — молодые-то мы молодые, а в полутьме уже выглядим лучше — и протянула сигарету мне. Фильтр был сухой. Я вытянул сигарету до половины и бережно, как косяк, перевел ее в центр воздушного пространства между нами, а Вера, опять не глядя и точно приняла, — и я уже не смотрел, а курил глазами это освещенное тоской не по мне лицо, потом опять затянулся, стараясь не высосать все — Вере достался тонкий ободок над пеньком фильтра, но и его она, коснувшись сжатыми губами, только ополовинила, а дотянул все-таки я, и оторвал глаза, ища, куда бы захабарить — пепельница то ли есть, то ли разбили, вот блюдце — на нем темнеет варенье, вот круглая коробочка из-под плавленых сырков — и почувствовал, как ее рука касается моих волос.
В общем, вышло все с моей стороны очень слабо, причем, когда вернулась Аня, мы мирно спали каждый в своей кроватке, и отчетов о произошедшем я ей, проснувшись, почему-то представлять не стал.
Назавтра, ближе к ночи, Аня снова уезжает, и все повторяется, причем, между нами происходят романтические объяснения, и Вера, между прочим, сообщает мне много интересного — например, что Аня постоянно рассказывала ей, какой я дурак и импотент, причем у самой Ани уже несколько месяцев как есть прекрасный ночной друг Витя — так я узнаю, что я рогат. А рога, доложу я вам, — нелегкая ноша. Зато совесть не тревожит. Короче, в одну прекрасную ночь мы незаметно для себя отключаемся. Просыпаюсь от толчка ужаса и вижу над собой Аню в дубленке. Проносится в голове — сесть — но я голый, натянуть на голову одеяло — стыдно, и я просто поворачиваюсь рожей в подушку. Аня топает на кухню, и слышно, как она кругами трет пальцем мокрое оконное стекло. Вера неторопливо одевается — я тоже, причем я совершенно не знаю, что делать, — а Вера, судя по всему, знает отлично — она аккуратно собирает свой портфельчик, кладет туда хваталки, подумав, забирает со стола корову на чайник, проходит мимо Ани на балкон, снимает с веревки свои трусы, берет меня за руку и выводит за дверь, которую я без стука за собой закрываю.
В конце концов, не мог же я отпустить ее одну ночью — ведь и идти ей некуда — не к родному же папе. Короче, идем мы — Вера с портфельчиком, я вообще без ничего — хорошо, кошелек с документами оказался в кармане куртки. Последний автобус тормозит у остановки — виден номер 67 — думаю: к матери в Автово или к Жене в Тальпиот?
…Приходим, конечно, к Рюмке. Кафе работает всю ночь. Не успеваю я даже глотнуть своего кофе, как Вера — что значит собранный человек, не мы, говорит:
— Ты должен утром, к открытию, пойти в Иммиграционное управление к госпоже Фостер — рыжая, крашеная, и попросить немедленно дать тебе двухбедрумную муниципальную квартиру, потому что ты разошелся с женой, и ваши постоянные скандалы и драки ставят под угрозу моральное и физическое состояние детей. На однобедрумную — соглашайся. Потом пойди в финотдел и заполни бланк по разделу велфера. Давай потренируем текст.
— Аня! То есть извини, Вера! — восклицаю я, удивленный крутостью своей возлюбленной, любви ведь вообще присуще удивление, — Вера! Может, тебе сходить? Там ведь и по-английски надо, и тему ты как знаешь, просто потрясающе!
— Тему-то я, — отвечает Вера с неожиданной злостью, — знаю, а вот ты, дорогой, знаешь, что я для них вообще никто, иллегал, а из документов у меня — метрика, диплом об окончании средней школы и узбекский паспорт? Так что давай поучимся. Нет, виски брать не надо.
Короче, глухая ночь, холод, за столиками потасканные ночные рыбаки — ждут, не приплывет ли с площади какая рыба, греются в глубине кафе вокруг телевизора, мимо с рокотом проносится этот псих на роликовых коньках, по-прежнему в трусах, но жилетку надел, — вот, думаю, счастливый человек.
— Эй, не спи, — толкает меня Вера. — Ну? My wife and me are constantly fighting. We have two adolescent children.
— Вера, пойдем вместе желание скажем?
— Эдолессент чилдрен.
В общем, промучившись до утра и применив на практике инструкцию для проходящих интервью в консульстве — не злоупотребляйте бижутерией и косметикой, примите скромный вид советского инженера, — я, как ни странно, получаю из рук рыжей, крашеной госпожи Фостер ключ от квартиры, где до нас, судя по двум обоссанным и изорванным в клочья матрасам на полу жила пара больных анурексией тигров. Три дня шпаклюю, крашу, меняю проводку, причем, Вера мне просто потрясающе помогает — вообще как приятно, когда женщина разделяет твои увлечения, — а потом иду к Ане, чтобы как-то поговорить, и детей я уже неделю не видел и не занимался с ними.
Вместо удара доской, которого я жду, — ласковая, немного застенчивая улыбка:
— Проходи! Ты ел?
Стол на кухне накрыт неразгибающейся после десятка лет в чемодане скатертью. Аня повязывает Верин фартук — забыла-таки — и становится к раковине чистить картошку, а я сижу на табуретке и смотрю на ее спину.
Приходит Игорь, взгляд вопросительный, Аня говорит:
— Из кроссовок вырос, смотри, нога какая стала, а новые купить не на что. Сходишь с нами после обеда в секонд хенд?
Сходили, тут Яэлька подтянулась, как раз Monday, день наших занятий, и так они хорошо на этот раз переводят про ремонт мягкой мебели. Потом я зашнуровываю свои высокие ботинки, Аня обняла себя за локти и спрашивает: «Уже уходишь?» — и я чуть было не сказал ей, что она мне вполне мила, просто я должен делать работы, а с ней я такой возможности не имел.
А дома Вера: «Договорились? Очень важно до суда договориться об условиях и поставить все точки над i».
Что делать? Назавтра с утра я опять у Ани, мы целуемся, как влюбленные, причем, никакого Вити как бы и не существует — и идем в парк смотреть на маленькие листья, на обратном пути я набираюсь смелости и говорю:
— Аня, я понимаю, что это страшно неприятно, но мне кажется, мы должны договориться об условиях развода, типа брать детей и прочее, — ты же понимаешь, что вечно так продолжаться не может.
Но Аня совершенно перестает меня понимать: «Тридцатитрехлетний мужик и тридцатитрехлетняя тетка плюс два — это совсем разные вещи, а если человек из-за первой б… отказывается от своих детей, то видеться ему с ними незачем. Кстати, твоя подруга забыла у нас дома передник. Как она, все убивается по Б. Л.? Не ори, пожалуйста, а то я вызову полицию».
— Не хочет слышать, — докладываю я дома.
