— Оборотень, что за фантазии?! — Она рассмеялась задорно и звонко, как не смеялась уже давно.
— И вовсе это не фантазии. Я просто пекусь о твоей безопасности. — Данила обхватил ее за талию, прижал к себе так сильно, что стало трудно дышать.
— Нет, Оборотень, наручники — это слишком радикально!
— Тогда не буду спать в полнолуние. — Теперь Данила говорил очень серьезно. Под его внимательным взглядом Селене вдруг стало не по себе.
Его Лунная девочка потопала в ванную, а Данила глубоко задумался. С одной стороны — хорошо, что Селена стала вот такой, безрассудно-легкомысленной, точно все забыла, точно и не было в ее недавнем прошлом никаких ужасов. А с другой, безрассудство — это тоже крайность.
Они с Лемонтием и Дакером, как ни старались, не могли вычислить того выродка, а значит, успокаиваться еще рано. Пусть Селена и уверяет, что ей больше ничего не угрожает, что снаряд дважды в одну воронку не попадает, он знает: его Лунная девочка боится. Не в такие дни, как сегодня, когда на время отступают проблемы с энергообеспечением, еще неделю-другую Селена будет порхать как мотылек, а потом все начнется сначала: и страх, и боль, и отчаяние.
Когда это закончится, Данила не знал. Элеонора сказала, нужно время. Сколько еще? И что случится потом, когда время придет? Станет Селена прежней или трансформируется в новую, незнакомую ему женщину.
Она уже меняется. Возможно, другие этого не замечают, но он-то видит! Даже волосы… Раньше они были русыми, а сейчас отчетливо видно, как сильно они потемнели. На три тона как минимум. Один месяц — один тон. К моменту родов его девочка рискует стать брюнеткой. Нет, он не имеет ничего против брюнеток, Селене пойдут черные волосы, но все-таки как странно…
И глаза меняются, выцветают, теряют неоновую яркость, становятся блекло-серыми, чтобы в одну из таких вот сумасшедших ночей засиять с новой силой. Кажется, она даже становится выше ростом. Один месяц — один сантиметр…
Данила надеялся, что все закончится с рождением ребенка. Ему бы очень этого хотелось. А пока нужно быть настороже. То, что он проспал ее ночную прогулку, непростительно. Бог знает, что может с ней случиться, когда она в таком состоянии. Бог знает, с кем она может столкнуться ночью. В полнолуние нельзя спать ни в коем случае. Несколько дней можно потерпеть, пожить на кофе и энерготониках. В конце концов, он же Оборотень. Что ему полнолуние?..
Данила, наверное, очень сильно удивился, если бы узнал, чего на самом деле боится Селена. Она больше не боялась маньяков, полной луны и проблем с энергообеспечением. Теперь больше всего на свете она боялась, что однажды ночью он придет за ней на стройку и увидит во всей неприглядности. Она не знала, как именно покидают ее излишки энергии, но была уверена, что зрелище это не для посторонних глаз, даже Даниловых. Это что-то очень интимное…
Проблему решило снотворное. Теперь Селена могла не волноваться, что Данила пойдет за ней следом…
Ее четвертый лунный месяц подходил к концу. Пружина свернулась почти до упора. Еще день-другой, и произойдет сброс. Ей сразу станет легче, а пока — кожа сорвана, нервные окончания оголены. Она ходячая бомба, готовая взорваться в любую минуту.
Утро выдалось туманным. В молочном мареве не было видно даже собственной вытянутой руки. Спешащую на работу Селену окружали только звуки. Город просыпался, готовился к трудовым будням. Городу не было дела до этого почти сказочного тумана. Где-то слева истошно взвизгнули тормоза, раздался возмущенный звук клаксона. Только сумасшедший может сесть за руль в такую погоду, но Москва полна сумасшедшими, вечно торопящимися людьми. Им даже бояться некогда…
Селена уговорила Данилу поехать сегодня в студию попозже, переждать туман. Он обещал, хотя и видно было, что ему не терпится приступить к работе. У Данилы сейчас новый проект — сложный и очень перспективный. Теперь он сутками напролет пропадает в студии, а когда возвращается, выглядит смертельно уставшим, но довольным. Это хорошо. Ей нравится, что ее мужчина занят любимой работой…
Селена свернула на липовую аллею, шум города стал тише, отдалился. Теперь, чтобы добраться до метро, ей приходилось делать большой крюк, проходить по вот этой старой аллее. Данила настаивал, чтобы она никогда больше не ходила одна вдоль стройки, даже в светлое время суток. Учитывая регулярные ночные прогулки, это было странно и даже наивно, но Селена дала слово и слово свое держала.
…Шаги за спиной были не громкими, но достаточно отчетливыми. Странно, что она услышала их только сейчас. Селена обернулась — никого, только грязно-серая вата тумана.
…И тишина. Она вслушалась в эту враз утратившую умиротворенность тишину — ничего, если за ней кто-то и шел, то он тоже остановился.
Выжидает? Или, может быть, это паранойя? Обычный прохожий свернул на боковую дорожку, а она навыдумывала бог весть что. Селена сделала глубокий вдох, сжала кулаки. Живот от страха свело судорогой. Или это не судорога?..
Все, хватит стоять столбом, надо уходить.
Перестук ее собственных каблуков набатом отзывался в голове. Почему так громко? Так ей никогда не уйти от того человека. Селена снова остановилась, прислушалась, успела уловить эхо чужих шагов, а потом снова наступила тишина. Ее преследователь тоже остановился, затаился в ожидании.
В ожидании чего? Что она сдвинется с места и выдаст себя?
Селена погладила себя по ставшему вдруг каменно-твердым животу, сделала глубокий вдох.
Кошки-мышки… Она — мышка. А кто же кошка?..
Это он — тот человек со стройки?! Решил не оставлять ее в покое? Вернулся, чтобы закончить начатое?..
Целую вечность ничего не происходило. Селена уже почти успокоилась, решила, что нет никакого преследователя, что всему виной ее оголенные нервы, та самая, свернувшаяся до упора пружина. Сейчас она соберется с силами и пойдет своей дорогой, забудет про туман и шаги.
Она уже почти решилась, почти договорилась с собственным беспомощно трепыхающимся сердцем, когда услышала музыку… Орган, торжественные мужские голоса, тревожный, царапающий душу голос молитвы. Музыка была тихой, едва различимой, она растворялась в тумане. Нет, она словно сама была порождением тумана…
А следом шаги — крадущиеся, приближающиеся, парализующие волю. И шепот громче, а в переплетении молитвы и музыки ее собственное имя.
— …Се-ле-на.
Туман вдруг уплотнился, приобрел объем и очертания.
— Се-ле-на…
То, что к ней приближалось, не было человеком…
— Се-ле-на…
Не человек, а монстр из самых кошмарных снов протягивал к Селене когтистые лапы, скалился разверстой окровавленной пастью.
Ее отчаянный крик уничтожил тишину, в клочья разорвал туман. Она кричала и не могла остановиться…
— …Дамочка! Эй, дамочка, ты в порядке? — Кто-то тряс ее за плечи, хлопал по щекам. — Что это с ней? Может, она припадочная?
— Сам ты припадочный! Подвинься-ка лучше. Тихо-тихо, милая, открывай глазки…
Ее больше никто не тряс, ее ласково гладили по голове.
Открывать глаза было страшно, намного страшнее, чем лежать, зажмурившись.
— Вставай, дочка. Ну что ты лежишь? Тебе ж на сырой земле нельзя. Сама простынешь, ребеночка своего застудишь.
Селена открыла глаза, попыталась сесть. Ей помогла пожилая женщина, поддержала за плечи.
— Вот так. Вот и умница. — Носовым платком она коснулась щеки Селены, стерла слезы и капли
