казалось — издавали металлический лязг и скрежет. Впервые в жизни я забыл обо всем: о ферме, о работе… Благо, оцепенение мое длилось не долго, очередной треск молнии привел меня в чувство. Первое, что я ощутил всей душой — именно душой, а не разумом — что мои сокровища, — дочка Элис и жена, в смертельной опасности. Я вдруг ясно представил, как жена в отчаянии пытается найти надежное укрытие от надвигающейся стихии, держа Элис за руку и не отпуская ее не на миг. «Я иду!» — одними губами шепнул я и что есть силы бросился к навесу, где стоял старый, ярко-красный спортивный «Феррари». Я давно не ездил на нем и даже не знал, есть ли в баке горючее. Я надеялся лишь на счастье. Машина была с открытым верхом, я увидел — ключ торчит в панели, и напряжение во мне слегка ослабло. Я бешено рванул дверцу машины на себя, повернул ключ — мотор тихо и отлаженно заработал. Я не замечал и не видел ничего вокруг, мир сузился для меня до размеров моего красного «Феррари»… «Трусливо бежишь?!» — услышал я тихий, требовательный и слегка напряженный голос слева позади себя. Я обернулся и увидел главного конюха. Он стаскивал в добротную конюшню аккуратные брикеты соломы, лежавшие под навесом. Главный конюх был из бывших жокеев. Когда-то имевший успех и награды, он, получив серьезную травму, был вынужден оставить спорт, но не растерял куража и любви к лошадям. Даже сейчас, будучи одетым в клетчатую рубашку и джинсы, его сильное и спортивное тело не потеряло стати и изящества. «Да, Смит, это я тебе говорю и имею на это полное право. Ты бежишь, бросая преданных тебе людей, а люди, заметь, укрыли твоих лошадей, поставили технику, закрыли курятники и идут сюда». Что-то вроде стыда и сожаления мелькнуло у меня в душе. Я вышел из машины и пошел людям навстречу.
«Надо спасать людей, Смит, они верят тебе! — услышал я голос позади себя. — И это — твой долг! Ты слышишь меня, Смит?» Привыкший находить быстрые и правильные решения, я приказал открыть большую бетонированную яму, которая служила для закладки силоса и кормов, и укрыться в ней. Сейчас она пустовала, в ней было сухо и чисто, глубина этого хранилища позволяла человеку находиться в ней во весь рост. И самое главное — она закрывалась тяжелой плитой, как школьный пенал, двигаясь вперед и назад. Плита управлялась пультом, плавно открываясь и закрываясь. Я взглянул на небо, не вскидывая головы, одними глазами. Черная птица швыряла молнии уже совсем рядом. Страшный гул, сравнимый лишь с приближающимся поездом, надвигался все ближе и ближе. Я бросил тоскливый взгляд в сторону нашего селения, и у меня заныло сердце. Нетерпение, которое я жестоко удерживал внутри себя, более не желало быть узником и рвалось наружу. Когда, наконец, последний работник укрылся в траншее, я задвинул плиту, оставив довольно большую щель, через которую свободно мог бы проникнуть человек, если вдруг ураган выведет из строя систему управления плитой. Проделав все это, я наклонился над щелью и с грустью оглядел всех, поймав себя на мысли, что я прощаюсь с каждым из них, и мне стало не по себе.
— Хозяин! Прыгайте скорее сюда! — раздался чей-то голос из полумрака.
— Удачи! — выпалил я, бросив пульт в дыру. Чьи-то руки поймали его. Я вскочил и бросился к машине.
— Смит, это безумие! Вернись! Ты погибнешь! Смерч движется слишком быстро! — услышал я голос жокея.
Но с этой минуты я ничего не слышал и не воспринимал, я был движимый одной целью — спасти свою семью. Единственное, что меня радовало, так это оставшееся у меня умение водить автомобиль по пересеченной местности, не утраченное мною с молодых лет. Когда-то я был отчаянным участником гонок на выживание. В зеркале заднего обзора я видел — черная птица движется совсем не равномерно и не по прямой. Она как будто неистовствует, кого-то ищет или ловит, ослепленная яростью — бросается из стороны в сторону, кружится, ощупывая своим зловещим клювом землю, круша, руша и убивая. Хаос, который черная птица оставляла после своего полета, не поддавался никакому описанию — вывернутые с корнем деревья были разломаны ею с легкостью, просто шутя, смяты дома, искорёжены и завязаны в узлы железные балки, раздавлены и разорваны автомобили. Все живое, попавшее в ее клюв, было убито. Мчался я очень быстро, выжимая из маленького «Феррари» все возможное и невозможное. Смерч был совсем рядом, но и до селения оставалось не более минуты езды. Выезжая на холм, я обернулся, чтобы увидеть свою ферму, может быть, в последний раз. Смерч подобрался к ней вплотную. Но как возликовало мое сердце, когда я увидел, как клюв черной птицы сделал несколько невообразимых рытвин вдоль забора фермы, поглотил большую часть брикетов с соломой, а остаток расшвырял вокруг и удалился, ища что-то более интересное. Десятка секунд хватило мне, чтобы я спустился в нишу к реке. Оставалось подняться на высокий холм, преодолеть довольно крутой подъем и оказаться дома. Спустившись в нишу, я уже не мог видеть ни своей фермы, ни своего дома, не было видно и хищного клюва черной птицы, хотя крылья ее метали молнии прямо надо мной. Знаешь, Алекс, я был полностью уверен, что, пройдя часть своего жизненного пути, я полностью утратил способность чему-то удивляться или что нечто во мне может вызвать ужас и смятение. Мне казалось, что нервы мои крепки и воля моя несокрушима. Но я был слишком самонадеян… — сказал Смит, усмехнувшись, вскинул голову и окинул собеседников печальным взглядом. Потом продолжил:
— Машина моя была в хорошем состоянии, и к вершине холма я поднялся без особых проблем, хотя скорость пришлось сбросить. Я был удивлен, что эти несколько секунд промедления вызвали во мне отчаяние и страх при мысли, что я могу опоздать. Я стиснул зубы, чтобы не закричать, и нажал на газ. Машина взревела и вылетела на холм. В следующее мгновение ужас охватил меня. Я вскинул голову вверх и обмер, клюв черной птицы был прямо передо мной. Я рванул руль влево, машину развернуло и занесло. Я понял, что это конец, но я не хотел и не должен был умереть. «Господи, — подумал я, — только не сейчас, это несправедливо! Я должен их спасти!» Боли я не почувствовал, все произошло очень быстро, помню лишь страшный скрежет метала и — все. Затем наступила кратковременная тишина и это странное ощущение… я стою во весь рост в черной, непроницаемой воронке, напичканной вращающимися досками, брикетами соломы, землей, железом и с удивлением смотрю на свой фантастически искорёженный «Феррари». И на тело в нем, неестественно изломанное, истекающее кровью. «Кто это? — недоумевал я, глядя на него со стороны, как бывает во сне. — Наверное, он нуждается в помощи!» Я без труда наклонился над его лицом… и, о ужас — это был я! По моему лицу текла кровь, глаза были спокойно закрыты, глубокая печаль и сожаление читались в моем лице. «Это страшный сон, — подумал я, — ведь я — это я, и я здесь, и надо скорее выбраться отсюда или проснуться!» А вот проснуться не удалось… Я рванулся в сторону, пытаясь покинуть это чудовищное место, и у меня получилось. Я вылетел из черной воронки пробкой и едва не упал, оказавшись на большой асфальтированной дороге. О, как бы я хотел никогда, — слышишь, Алекс, никогда в жизни не видеть того, чего я увидел. Я не узнал местности вокруг себя… точнее, она была изменена смерчем до неузнаваемости. Я одиноко стоял посреди дороги и был совершенно беспомощен, как ребенок, и впервые не знал, что делать. Ужасающая картина была предоставлена моему взору. С трудом я узнал селение, в котором жил. Все было, как в старом немом кино — бесцветно и бесчувственно. Многие дома были разрушены, сады и цветники истерзаны и смешаны с землей, более не существовало беседок, скамеек, а главное — исчезло ощущение красоты, спокойствия, счастья. Я стоял посреди дороги и ощущал, что кто-то жестоко и бесцеремонно опустошил мою душу, забрав радость, ощущение тепла и света, лишь ледяное дыхание смерти переполняло меня, и это было невыносимо. Протяжный нечеловеческий крик заставил меня вздрогнуть. Я обернулся, пытаясь понять, кому он принадлежит. Крик повторился, и я с удивлением и испугом понял, что этот звук — собачий вой. Никогда я не слышал такого звука, животное не могло так кричать, в этом крике смешались непостижимое отчаянье и горе, лишь страдающая душа могла издать этот крик. В трех десятках метров от себя, на развалинах дома, я увидел собаку, которая отчаянно скребла землю передними лапами, затем вдруг села, подняв морду кверху, и завыла. Собака показалась мне знакомой. В глазах у меня потемнело, страшная догадка заставила меня опрометью броситься туда. Я понял, что бегу к развалинам собственного дома. Я не бежал, а летел, но не придал этому ни малейшего значения. Все, что происходило с моим телом, воспринималось мной, как само собой разумеющееся. Через несколько мгновений я был рядом с собакой. Это была та самая собака, которую любила и кормила моя жена. Я никогда не любил эту собаку и, честно говоря, просто ненавидел ее, вот и сейчас она взглянула на меня, поджала хвост, но не ушла, как делала раньше, а легла, положив голову на человеческую руку, торчащую из-под кучи всякого хлама. На среднем пальце этой руки поблескивало кольцо, когда-то подаренное мною жене в честь рождения моей дочери, Элис… «Элис! — вспыхнуло у меня в голове. — Где она? Что с ней?» Я боялся… я был вместилищем страха!! Я панически боялся увидеть нечто ужасное и непоправимое. Все мое существо противилось этому. Но я увидел… Элис полулежала, прислонившись к обломку белой панели, нижняя часть ее тела была прижата огромным куском белого пластика, она не
