двигалась. Бледность покрывала лицо Элис. Странные серые тени легли вокруг ее закрытых глаз. Потерявшие цвет губы были крепко сжаты. Напряжение и усталость читались в ее лице. Я стоял в двух метрах от Элис, не смея шелохнуться, не смея дышать. Я молчал. Откуда-то из глубины моей души, преодолевая оцепенение и страх, стали подниматься давно забытые мной слова: «Отче наш, иже еси на небесах! Да святится имя твое… Отче наш, прошу Тебя…!» — слезы застилали мне глаза и я напряженно пытался понять: дышит Элис или нет. Веки Элис дрогнули, это был сигнал — она жива! Я кинулся к ней, взял ее за свободную руку, другая рука ее была скрыта под обломками. «Элис, дочка, я здесь. Ты слышишь меня? Слава Богу! Ты жива!» Но Элис не ответила мне на мое прикосновение, более того я понял, что она не видит и не слышит меня, и смотрит как будто сквозь меня, куда-то вдаль. «Где ты, папа? — ясно сказала Элис, затем, горячо и невнятно зашептала что-то, и из всего сказанного ею я разобрал лишь последнее. — …Но тебя нет и нет». «У нее шок, — отрывисто и бессвязно пронеслось у меня в голове. — Необходимо быстро и осторожно убрать эту чертову конструкцию, что обрушилась на Элис, и не причинить ей этим вреда». Я наклонился над куском пластика, который прижимал ноги Элис, и увидел нечто, что очень взволновало меня. Под пластиком, поперек Элис, лежал серый кот — он был мертв. Это обстоятельство не поддавалось объяснению. «Этого не может быть! — думал я. — Кошки — очень чуткие животные, они распознают малейшие изменения в природе… а о приближении смерча они знали, наверное, еще ранним утром — покинули местность, укрылись, в конце концов… Но серый кот не ушел, он погиб, приняв основной удар на себя. Неужели — сознательно? — Холодок пробежал у меня по спине. — Какой-то кот пытался спасти Элис? Нет, нет, этого не может быть. Все случайность! Все совпадение! — Уверял я сам себя, глядя на раздавленную голову кота, на его страшный, вылезший из глазницы глаз. — Какой еще кот? — Думал я в бешенстве. — Какой еще кот? Я! Я спасу свою дочь». С этими мыслями я схватился за угол пластика и рванул его на себя, стараясь освободить ноги Элис. «О, черт!» — крикнул я в изумлении. Мои руки! Они проскочили сквозь пластик! А он при этом не сдвинулся с места! Какое-то время я вообще потерял способность ощущать реальность. В исступлении я бил по всякому хламу поочередно обеими руками и ногами, пытаясь раскидать его, но все было тщетно. Я готов был искалечить свое тело, лишь бы освободить Элис из этого плена. Страх вновь сдавил меня мертвой хваткой… по сути, он и не покидал меня, он все время стоял за моими плечами и ждал момента, чтобы наброситься. И при первой же возможности он сделал это, едва я взглянул на Элис. Элис была тиха и неподвижна, ее лицо приобрело слабый серый оттенок, из наружных уголков ее глаз катились слезы, оставляя на щеках блестящие дорожки. «Господи! Это сон? Бред? Где реальность?» — в отчаянии кричал я, закрыв глаза и зажав виски руками. Пытаясь найти ответы на эти вопросы, я лихорадочно по крупицам восстанавливал сегодняшний день, желая найти тот самый момент, когда произошел сбой в моем восприятии и где граница между реальностью, бредом, сном… да чем угодно! Я желал лишь одного: чтобы все это кончилось. Я отчётливо и ясно вспомнил ферму, надвигающийся смерч, мою отчаянную попытку опередить черную птицу на своем «Феррари». Я вспомнил черную воронку смерча и себя в ней… «Вот оно, искажение! — мысленно крикнул я, вспоминая себя, смотрящего на себя в искорёженной машине. — Там, в чреве черной птицы, нас было двое! Что реальность? — мучительно простонал я. — Я или он?» Изнемогший и опустошённый, я вдруг понял, что мы оба — и есть реальность. И реальность эта заключается в том, что я мертв! И в том, что я жив! Я вижу, слышу, думаю, чувствую — я жив, это несомненно. Я лишь сбросил свое искалеченное физическое тело, как изношенную, ненужную одежду — без всякого сожаления. Но как это произошло, что я ощущал, что думал в тот момент и думал ли вообще — все это бесследно исчезло из моей памяти. С физическим телом, которое сгинуло в черной воронке смерча, пропали и его способности. Я более не мог передвигать предметы, открывать двери — я проходил сквозь них. Мое тонкое тело, в котором я находился сейчас, имело много других возможностей, прекрасных и полезных, но, находясь в нем, я не имел не малейшей возможности помочь Элис. С черной завистью я посмотрел на раздавленное тело серого кота, — в этот момент моя ненависть к нему не имела границ, и причина ненависти была проста — я желал быть на его месте. Я боялся поднять глаза, взглянуть на Элис, и все же я сделал это. Мне показалось, что я вижу последние минуты жизни моей дочери. Я не мог и не хотел этого видеть… Воля покинула меня, я сжался в клубок, обхватив голову руками, меня тошнило, я потерял равновесие, оторвался от земли и понесся к лесу. Я хотел спрятаться в нем, исчезнуть навсегда. Но боль моего сердца была велика и нестерпима. Эта боль в мгновение одним броском разогнула мое тело, превратив его в натянутую струну. Крик, сравнимый лишь с криком раненого зверя, вырвался из моей груди. Я никогда так не кричал, даже когда мне оторвало большой палец на руке машиной для приготовления кормов. Но крика моего никто не услышал, кроме собаки, лежащей на руке моей жены. Собака подняла свою голову, бросила безнадежный взгляд в мою сторону и легла обратно, закрыв глаза. Внезапно я почувствовал легкое скольжение, как будто земля уходит из-под моих ног, тьма плотной пеленой окутала мое расслабленное тело. «Наконец, — устало подумал я, не открывая глаз. — Наконец-то полное забвение, тишина, я растворяюсь… Я хочу, чтобы меня не было…» Я безвольно проникал сквозь тьму, испытывая слабые покачивания из стороны в сторону. Тьма, окутавшая меня, была вязкой, плотной и поэтому двигаться плавно по прямой я не мог. Я был уверен, что сплю — когда я вновь открыл глаза, то увидел это черное неподвижное море, эти скалы и себя, лежащего на берегу. Я оказался здесь, совершенно не понимая цели своего пребывания. А сегодня я горю желанием попасть на этот чертов корабль лишь с одной надеждой — пролить свет на дальнейшую судьбу жены и Элис. — Смит опустил голову и изрек, как истину, не требующую доказательств: — Судьба несправедлива, — при этом он легко хлопнул ладонью по столу, ставя этим жирную точку после всего сказанного.
— Печально, — хрипло отозвался Алекс, зябко передернув плечами.
Зарницы молитв титана потускнели, наступало утро. Оно было еще более холодное, чем ночь. Его прохлада не принесла свежести, не бодрила тело и дух. Пропитанный серым туманом воздух давал лишь зябкость и усиливал звуки, ставшие еще более громкими и пугающими. Черные облака громоздились в горах, скрывая их крутизну, и казалось — небо соприкасается с землей, и нет между ними раздела.
— Скрижали судьбы, — вдруг невнятно пробормотал Смит, как будто случайно мысль вслух произнес.
— Что? — не понял Алекс.
— Жестокая неотвратимость и неизбежность, — продолжил Смит с видом человека, который в жизни познал все, а если не все, то очень многое. — Ты же видел, Алекс, я хотел спасти их, я сделал все, что мог… Но я умер и все стало бесполезным. Это неизменность рока — скрижали судьбы… Я боролся отчаянно! В конце концов, я не выбирал такой судьбы, — дрогнувшим голосом, почти выкрикнул Смит. — Неужели они мертвы: моя Элис, моя жена… — эти последние слова у Смита прозвучали особенно проникновенно и нежно. — Я дорого отдал бы за то, чтобы узнать: существовала ли возможность нарушить предначертанное? — спросил Смит, обращаясь ко всем присутствующим и одновременно — к самому себе. — Да, да, все фатально… — ответил он сам себе и замолчал.
Все молчали, сопереживая Смиту. Лишь шаман совсем неуместно ерзал на лавке, странно сопел носом, всем своим видом показывая, что он с чем-то не согласен и желает высказаться.
— Ты, Смит, однако, сам сделал свой выбор, никто тебе твой путь не выбирал.
— Что ты говоришь, толстяк?! Напряги свое серое вещество и подумай: разве я мог желать себе такой судьбы? — Смит не скрывал своего раздражения и обиды.
— Нет, конечно, ты не хотел этого, но, однако, ты сам выбрал себе судьбу.
— Каким образом он это сделал? — проявил живой интерес Алекс.
— Просто, однако. Все очень просто. Человеку дается много, очень много вариантов судьбы, сто… А, может, и больше, однако, — я не знаю много цифр. И судьба его может меняться каждый день или даже каждый час.
— Но это бред, это невозможно! — возмутился Смит.
— О, нет, Смит, подождите, не горячитесь, пусть шаман продолжит, это очень интересно.
— Я все равно никогда не пойму этого! — настаивал на своем Смит.
— Я, однако, так скажу, что ты все поймешь. Слушай, однако. Твоя судьба — это как поезд, идущий по рельсам. Ты едешь с большой скоростью, перед тобой множество других путей. Вдруг стрелки переводятся, и ты перескакиваешь на другой путь, неожиданно и даже случайно, затем на третий… и, однако, начинаешь понимать, что едешь совсем не туда, куда собирался. Твой путь изменился, а все оттого, что ты совершил поступок — хороший или не очень, а, возможно, и совсем недостойный человека, или произнес слово, даже малозначительное, — как кажется тебе, но этим ты уже сделал некий незримый выбор, который, однако, и
