как это ни прискорбно, она существует. К счастью, так заканчивают свой путь очень немногие, единицы.
— А как же дух Божий? Он же вездесущ! Как же может погибнуть то, в чем дух Божий? — не успокаивался Алекс.
— Да, дух Божий вездесущ. Он пребывает везде, и там, где, кажется, ничего не может существовать. Но существует страшное место — кладбище, дно, куда не каждый может попасть, даже из сил Света. За этим пределом начинается антикосмос Гагтунгра. За всю историю лишь несколько грешников, обременённые немыслимо тяжелой кармой, прорезав все слои, были сброшены на дно, — те, кто оказались не нужны и Гагтунгру. Они без сожаления были выброшены, как шлак, и прекратили свое существование навсегда. В том-то и дело, что дух Божий покинул эту материю, и она перестала быть — не в смысле перехода в другую форму материи или в энергию, но совершенно. Это и есть истинная смерть.
— Непостижимо. Вот где начинаешь понимать, как тверды законы зла и их безысходность.
— Неправда! — возразил старец. — Будущее без зла каждый держит в своих руках. Стоит лишь захотеть, и оно будет. А для этого нужно всего ничего: дух любви в каждом из нас, творчество, просветление природы, разрушение преград между физическим миром и другими мирами, восприятие жизни как радости, чувства единства общечеловеческого и космического… Зло, несомненно, рухнет! — радостно выдохнул старец, как будто это уже свершилось.
— Мне все же не совсем ясно, куда девается материя тех несчастных, которые бывают выброшены… Наверное, существует какой-то способ возникнуть вновь? Даже представить себе невозможно, что кто-то может исчезнуть совсем — его тело, его «я», его сознание. Как это противоестественно! — не унимался малыш.
— К сожалению, все разрушается и исчезает, попадая в пучину антикосмоса, все превращается в ничто и восстановлению не подлежит, — настаивал старец. — Хотя, любая потеря для сил Света, даже тех, которые были окружены непроницаемым панцирем тьмы, является трагедией.
— И сломать такое положение дел невозможно? — возмутился Алекс.
— Во-первых, — повысил голос старец, — нечего невозможного нет. Братья синклита знают это правило. И ведут, поверьте мне, весьма опасную работу, часто — работу, длиною в жизнь. Они избавляют от страданий одних, облегчают путь других, предостерегают третьих, просвещают и просветляют четвертых. Во-вторых, заметьте, зло при этом не сидит, сложа руки — оно мощно противодействует.
— Как и что воин Света может противопоставить злу? Ведь меч в руках каждого из них — это лишь атрибут, не более, как я полагаю, — Алекс приподнялся, было заметно, что этот вопрос горячо волнует его. — И скажите, старец, существует ли гибель в бою для воинов Света?
— Не волнуйтесь, молодой человек, — с полным знанием дела ответил старец. — Я уверяю вас — гибель в бою для братьев синклита невозможна. Возможно другое: в случае поражения — плен в глубине демонических миров. И еще… вы правы насчет меча — это лишь символ. На самом деле оружие воина Света в другом, оно разнообразно и зависит от совершенства владения собственным существом, и от противника, на которого оно направлено. Все сводится к концентрации волевых излучений, парализующих врага. Учиться этому нелегко, но следует. Именно этим вы сейчас и занимаетесь, Алекс.
— Все гораздо серьезнее, чем я предполагал, — Алекс скрестил руки на груди, глядя на черные угли остывшего костра.
— Да, молодые люди, возмущаться суровостью законов мало. Необходимо работать над их просветлением, и запомните — невозможного нет. Костер погас, и угли в нем остыли, нам пора. Алекс, как только вы покинете цитадель, отправляйтесь незамедлительно в другой, нижерасположенный слой, благо вы умеете это делать, не ища определенного портала.
— Как?
— Очень просто, достаточно вызвать в себе уже знакомый вам волевой импульс и вы — в пути. Я не могу оставить малыша, не найдя ему портал и не проводив его — он сейчас уязвим, как голый человек.
Несколько минут спустя три человека стояли за стенами цитадели и молча смотрели друг на друга, так, как если бы каждый старался унести в своей памяти образ — не просто случайного прохожего в этом мире, а родственную душу, друга.
— Суждено ли нам будет сойтись вот так, вместе, когда-нибудь… — нарушил молчание Алекс. — Возможно, мы расстанемся навсегда… И, если так, то жаль.
— Мир тесен, Алекс! С вами, чувствует мое сердце, мы непременно встретимся. Как скоро — я не знаю, но отчетливо вижу вас и себя, мчащихся светлыми всадниками сквозь миры и время, несущими с собой волны силы и радости. И заметьте, Алекс, кони под нами быстры, прекрасны и высоко разумны. Их бег — добровольное служение во имя добра, не что иное, как союз между просветленным человечеством и просветленным царством животных. Вот и все.
Алекс крепко, по-мужски обнял старца, пожал руку малышу. Что-то тоскливо ныло в его груди и, чтобы прервать это малоприятное чувство, Алекс волевым импульсом вошел в портал. А старец и малыш еще долго брели по пустыне, что-то горячо обсуждая, останавливаясь, отдыхая и вновь пускаясь в путь.
Великая Блудница
Легкое покачивание тела Алекса из стороны в сторону длилось лишь одну-две минуты, но ему показалось, что прошла целая вечность, прежде чем он почувствовал твердь под ногами, именно твердь — плоскую, однородную и более твердую, чем любой материал Земли. Нечто, что напоминало бы сходство с растительностью, отсутствовало. Алекс стоял на совершенно плоском выступе, который в виде каменного обруча охватывал гладкую, уходящую вверх скалу, нижняя часть которой опускалась, не расширяясь, как на Земле, а напротив — сужалась до пика. Таких скал здесь было множество, черных и гладких, которые своими пиками вонзались во что-то, что разглядеть было невозможно. Полное отсутствие цвета кроме глянцево-черного и лилового, который к самому низу становился еще темнее и интенсивнее, добавляло этому миру угрюмой торжественности и жути одновременно. Находиться в этом мире было чрезвычайно тяжело — тело ощущало на себе тяжесть пространства, что выражалось как бы в затягивании тела в железный корсет, а душа испытывала особое духовное удушье. Сделав несколько осторожных шагов по черной плоскости, Алекс уловил странный шелест, шедший из глубины лиловой густоты. Звук был похож на то, как если бы большая птица судорожно хлопала крыльями, попав в силки, пытаясь вырваться на свободу. Обернувшись на звук, Алекс увидел нечто. Удивительно красивые, цвета охры крылья возникли перед ним. Необыкновенное существо висело в пространстве, повернувшись к Алексу спиной, голова существа была покрыта длинными, ниспадающими на плечи, черными, как смоль локонами — совсем как у человека. Что- то властное и повелительное чувствовалось во всем теле этого человекоподобного, сильного и огромного существа. Чего можно было ожидать от него — Алекс не знал и, затаившись, ждал развязки. Принять бой на узком уступе скалы было нереально, но собрать энергию в кулак и выставить ее как щит, на какое то время парализовав противника, было вполне осуществимо. Но существо бездействовало, казалось, оно ожидало чего-то, приспустив развернутые широкие крылья и прижав голову к своей могучей груди. Секунды тащились медленно, одна за другой, усиливая напряжение до предела. Предел наступил неожиданно, как удар молнии. Существо, висевшее в пространстве, сделав оборот, развернулось к Алексу и, вызывающе резко вскинув голову, откинуло волосы и открыло свое лицо. Алекс отпрянул к стене — настолько отталкивающе и ужасно было серое, как пепел, лицо существа. Черты этого лица совершенно ясно отражали хищную и безжалостную его природу. Сдержанная улыбка властелина, полная предвкушения, жуткой гримасой искажала это лицо. Так обычно улыбается охотник, наклонившись над раненой им беззащитной птицей, лишь с одной целью — убить, свернув ей шею. Существо подало в пространство какой-то неуловимый для Алекса сигнал, по которому из лиловой густоты, хлопая крыльями и передвигаясь зигзагами, поднимались множество крылатых существ. Это необыкновенное зрелище притягивало к себе, как притягивает пропасть стоящего на ее краю. Карнавал багровых крыльев завораживал, оторвать взгляд от этого красивого и жуткого зрелища было невозможно, оно манило, казалось, нет ничего более важного, чем это шествие. Все померкло, все утратило свой вес, даже жизнь Алекса воспринималась им, как нечто
