Коронка в пиках до валета

Валентина Иванов на, а сына – Владимир Анатольевич.

- Ну да! так и есть! капитана-то звали Анатолием, кажись, Павловичем, что ли?

Наступило молчание. Первая заговорила Марфа Петровна:

- Ну, что ж теперь делать?

– А вот, что делать, – сказал Кузьмич. – По справкам, люди они душевные. Коли хотите спокойно свои деньги получить, сколько там вам назначено, сидите спокойно, молчком, будто ничего не знаете. А коли узнать что хотите (может, они и знают), то ехать надо для разговоров обязательно. Хотите, и я с вами поеду?…От меня не отвертятся! Потому я сам крючковат. Так прямо в лоб им и вдарить. Авось, что и узнаем. А вообче ехать вам одной не годится, потому здесь как хотите, а, – Кузьмич понизил голос, – у г о л о в щ и н о й пахнет. Носом чую, – добавил он и так при этом носом дернул, что Марфа Петровна даже вздрогнула.

…В ближайшее же воскресенье Марфа Петровна и Кузьмич стояли у дверей, на которых сверкала медная дощечка с надписью: 'А н а т о л и й П а в л о в и ч Н е в е д о м с к и й'.

Кузьмич решительно дернул ручку звонка. Камердинер раскрыл дверь.

- Валентину Ивановну Неведомскую надобно видеть, – сказал важно Кузьмич. Он на этот торжественный случай даже у Петра Петровича его новый виц-мундир выпросил, в бане помылся, побрился, словом, вид имел авантажный.

– По какому делу? – сухо спросил камердинер. – Ежели по бедности…

- По делу личному и не терпящему отлагательства, – продолжал свою линию Кузьмич.

– Как доложить? – спросил камердинер.

- Доложите Аким Кузьмич Дерунов… с сродственницей. Так и скажите: Дерунов, мол.

Камердинер не ввел их в переднюю. Дверь перед носом захлопнул.

- Он? – спросил Кузьмич.

– Он самый, – заговорила Марфа Петровна. – И рост, и баки, и голос…

Камердинер открыл двери и ввел молча Марфу Петровну и Кузьмича в переднюю. Хотел Марфе Петровне помочь салоп снять, да она законфузилась, – не далась – сама из салопа вылезла, сама и на вешалку повесила… Вошли в гостиную. Не очень чтоб большая комната была, однако убрана великолепно. Мебель мягкая. Ковры на полу… На стенах картины. Вазы в углах наставлены китайские.

Сидит Марфа Петровна еле жива, на самом кончике кресла. А Кузьмич даже развалился этак вальяжно. Храбрость напускает.

Вошла седая дама, вся в черном, бледная; грустно так на вошедших посмотрела и спрашивает:

– Что угодно? Я – Валентина Ивановна Неведомская.

Кузьмич подскочил и рекомендуется:

– Дерунов Аким Кузьмич, а это – сродственница моя, – г о с п о ж а М и ш у р и н а. Вашего покойного супруга штурмана, без вести пропавшего, супруга, – говорит, а сам глазами хозяйку ест.

Как только дама фамилию Мишуриной услыхала, сразу в лице переменилась и даже обе руки вперед протянула, будто для самозащиты. Потом собой овладела, лицо приветливое сделала и даже улыбнулась будто.

– Чем могу вам служить? – спрашивает.