капитуляции: французы потерпели поражение
Ситуация с алжирской стороны была совершенно иной, и чем дольше длился конфликт, тем яснее это становилось. Возглавляемое ФНО население никогда не занималось сравнением выгод и издержек; если бы это было сделано, то, скорее всего, соответствующее «Управление оценки чистой выгоды» отговорило бы алжирцев от борьбы еще до того, как она началась. Сражаясь же за существование нации, алжирцы могли выдержать карательные санкции практически неограниченных размеров — ко времени окончания конфликта их потери убитыми составили, по разным оценкам, от 300 тысяч до одного миллиона человек при численности населения, составлявшей одну треть населения Франции. Что еще более важно, сравнение выгод и издержек, в той мере, в какой их вообще можно было применить, приводило к противоположному результату. Чем больше были страдания и разрушения, тем меньше оставалось терять алжирцам. Чем меньше им оставалось терять, тем больше становилась их решимость добиться того, чтобы их жертвы не были напрасными. Французам, которые были пленниками общепринятого стратегического мышления, как и другим «рациональным» нациям до и после их, потребовалось много времени, чтобы осознать этот факт. Когда они, наконец, осознали, что происходит, когда до них дошло, что для алжирцев каждый новый убитый мужчина или женщина становились дополнительной причиной для продолжения борьбы, — французы уступили.
Еще один хороший пример войны как борьбы за существование показал Израиль в 1967 г. Окруженные численно превосходящим их противником, который никогда не скрывал своих намерений покончить с государством Израиль, как только ему представится такая возможность, израильтяне долгое время пребывали в тревоге. Когда в мае того года президент Египта Насер направил шесть дивизий на Синай, отклонил миротворческие инициативы ООН и закрыл Тиранский пролив, правительство и народ Израиля охватила паника. Когда Сирия и Иордания объединились в коалицию с Египтом, паника усилилась. Считалось — неважно, ошибочно или справедливо, — что второй Холокост неизбежен. Долгое время было модно, и не только в Израиле, сравнивать египетского диктатора с Адольфом Гитлером. Теперь же думали, что он и его союзники поставили себе цель уничтожить государство, истребить значительную часть еврейского населения Израиля и изгнать остальных.
На самом деле по мере углубления кризиса необходимость принимать во внимание политические факторы уменьшалась. Одно за другим отпадали обычные соображения, такие как задабривание союзников, достижение целей и сбережение ресурсов. Настал момент, когда даже ожидаемое число израильских потерь стало никому неинтересно; в то время как в парках Тель-Авива проходили церемонии их освящения, чтобы использовать те как кладбища, «политика» уступила место первобытному страху и желанию народа продать свою жизнь подороже. В этот момент Израиль начал войну. На протяжении шести славных дней понятия «Израиль» и «война» были тождественны. Как только прозвучал сигнал, население страны испытало огромное чувство освобождения подобно тому, что испытывает легкоатлет в начале дистанции, когда напряжен каждый мускул и ничто его больше не может удержать. Армия обороны Израиля вырвалась на свободу и провела блестящие сражения, разбив арабские армии и одержав победу, столь же быструю, сколь и неожиданную.
Как показывают эти и другие исторические примеры, которых великое множество, война за существование может быть как долгой, так и краткой. Она может вдохновить народ на подвиги доблести и стойкости, намного превосходящие те, на которые пришлось бы пойти, если бы речь шла просто о том, чтобы «достичь» цели, «реализовать» политику, «расширить» сферу влияния или «защитить» интересы. Такая война может вдохновить людей на жертвы, которые невозможно представить себе в «обычное» время; иногда в таких случаях выгоды и издержки даже меняют знаки, и каждая новая понесенная потеря попадает в графу «прибыль». Кроме того, тот, кто борется за существование, имеет еще одно преимущество. Нужда не знает правил, и борец чувствует себя вправе нарушать правила войны и применять неограниченную силу, тогда как его противник, сражающийся ради достижения политических целей, не может этого сделать, иначе пострадает от последствий, которые описывались выше.
Было бы неправильным также полагать, что война за существование — второстепенное явление, представляющее собой незначительное меньшинство среди всех конфликтов. Напротив, с течением времени любая война имеет тенденцию превращаться в борьбу за выживание, при условии, что военные действия достаточно интенсивны, а потери достаточно велики. Это происходит потому, что чем дольше продолжается конфликт и чем дороже он обходится, тем выше вероятность того, что причины, по которым он начался, будут забыты. Чем больше принесено жертв, тем более настоятельной становится необходимость оправдать их в глазах всего мира и в своих собственных. Если считать существование высшей целью, то в результате на уровне деклараций, а также зачастую и на практике, любая затяжная война между равными противниками, если она не угаснет сама собой, скорее всего, превратится в борьбу не на жизнь, а на смерть.
Хороший пример того, как это бывает в действительности, дает Первая мировая война. Если судить по терминологии, которую использовали дипломаты в беспокойном июле 1914 г., конфликт разгорелся вокруг таких понятий, как «баланс сил», «утраченные территории», «спорные территории», а также «коалиции», которые, в свою очередь, повлекли за собой нечто, называемое «честью». Все эти проблемы напрямую затрагивали жизнь лишь небольшого числа людей в воюющих странах; в каждой стране было много тех, кто, подобно бравому солдату Швейку, полагал, что существующая система коалиции обязывала Австрию воевать против Турции, Германию («этот немецкий сброд») — напасть на Австрию, а Францию — прийти на помощь осажденной Австрии. Несмотря на то что ревматизм приковал его к инвалидному креслу, Швейк с энтузиазмом приветствовал войну. Он не перестал приветствовать войну даже тогда, когда ситуация прояснилась и все осознали, что война будет вестись в союзе с Германией против Франции, таким образом поднимая щекотливый вопрос о том, не был ли энтузиазм бесчисленных швейков в воюющих странах основан на недоразумении.
Время — злейший враг энтузиазма, и война тоже иллюстрирует это правило. Со временем энтузиазм народов начал иссякать, и ему на смену пришла мрачная решимость. Потери со стороны Британского Содружества наций, составившие около 750 тысяч человек убитыми, не могли быть оправданы необходимостью спасти бедную маленькую Бельгию, с которой Великобритания фактически никогда даже не подписывала формального договора. Полуторамиллионные потери французов не могли быть оправданы необходимостью вернуть Эльзас и Лотарингию, принимая во внимание тот факт, что на протяжении сорока трех лет Франция прекрасно обходилась без этих провинций. Потери немцев, составившие два миллиона убитыми, нельзя списывать на желание Второго рейха помочь союзной Австрии, не говоря уже о том, чтобы оправдать их стремлением поддержать некий мистический «баланс сил». Чем больше льется крови и тратится средств на войну, тем настоятельнее становится требование, что все это должно быть чем-то оправдано. Первоначальные, сравнительно скромные цели войны разрастались все больше и больше. Выяснилось, что народы сражаются за создание
Вторая мировая война дает нам в некотором смысле еще более наглядный пример того, как «политическая» война превращается в войну за существование. После поражения 1940 г. война под лозунгом
