Движение образует форму

«освободить такие источники энергии, как творчество и самостоятельность, пробудить фантазию, усилить способности к наблюдению и оценке действительности», то в моем случае смело отметаем оценку действительности и самостоятельность и плескаемся в пересохшем, еле текущем тонкой струйкой ручейке моей фантазии и творческой наблюдательности, что я с упоением и делаю уже почти месяц…

Что касается детей, то тут все просто. Я хочу перестать быть зашоренной взрослой теткой и хотя бы немного приблизиться, почувствовать, а если повезет — и побыть самой творящим ребенком, вспомнить, как это было, и не оказать своим мальчишкам медвежьей услуги. Ведь все дети — гении, они и не читая Пастернака знают, что «цель творчества — самоотдача», а не красивый рисунок, за который учитель рисования выведет приглаженную пятерку в альбоме (вообще что за дикость — оценки в детском альбоме!).

Назавтра я выпадаю из всех дел, сегодня на работе распечатала из сети журнальный вариант «Фридл» и еще несколько ваших рассказов, так что появлюсь, когда очнусь…

Утром несколько минут смотрела в окно. Наш дом стоит на краю города, и, просыпаясь утром, я обычно вижу поля, перелески и небо — каждый раз другое. Только раньше я мало вглядывалась в него, а сейчас подолгу рассматриваю оттенки, переходы, свет и тени… Сегодня на бледно-голубом чистом небе плыло одно-единственное фиолетово-дымчатое облачко. И пока я смотрела в окно, оно растаяло, прямо на моих глазах. Раньше я никогда в жизни не видела так быстро тающих облаков. Спустя несколько часов читаю одно из писем Фридл: «Я сейчас уткнулась в маленькую картину — в пятнышко коричневатых елок — рисую ее из окна. Все возникло из коричневатого пятнышка, которое вдруг резко обозначилось на фоне розового и голубого мерцания снега… И так я рисую и рисую, вздыхая все чаще, думая о маленьком мерцающем пятнышке, — но где же оно, куда запропастилось? Его нет…» И потом, когда читала, все подспудно думала об этом пятнышке… Сохранилась ли эта картина Фридл? Как бы мне хотелось хоть на одно мгновение взглянуть на нее.

Я часто прерывалась, меня одновременно накрывало столько разных чувств, которые просто не опишешь словами… Чтобы успокоиться, опять вспоминаю сегодняшнее растаявшее облако и пятнышко Фридл…

Знаете, Лена, когда я дошла до слов, которыми вы закончили эпилог, я прямо онемела.

С работы я примчалась и сразу бросилась делать копию рисунка Петра Гинца. Было такое ощущение, что если я его не нарисую немедленно, то просто не смогу больше никогда ровно дышать. У Гинца на этом рисунке одновременно находишься внутри и вне Земли, меня он так потряс! Как и вообще книга.

В голове какой-то сумбур: у вас и у Фридл — одно и то же лицо, Чижек, Кандинский, Гроппиус, Иттен ожили и заговорили».

В Малой крепости

Я оставила компьютер и вышла из дому. Заперла за собой ворота. Позвонила Мане. Она все еще в Малой крепости, размечает стены для покраски. Мы выбрали несколько работ юного Кина, выполненных в пражской графической мастерской. Они будут фоном для разных экспозиций — книжной графики и производственного дизайна.

Кто такой Кин? Юный гений. Родился первого января 1919 года в Варнсдорфе, погиб в Освенциме в октябре или ноябре 1944-го. Оставил после себя более двух тысяч рисунков, сотни картин и стихов, десятки рассказов и сказок, пять пьес, либретто оперы «Император Атлантиды».

Это то, что удалось пока найти.

Заглянула по дороге во двор дома, где жила Фридл. Передала ей привет от девушки Лиды. Разумеется, я не сошла с ума и прекрасно понимаю, что ее здесь нет. Другие дети катают кукол в колясках, другие мамы сидят на лавочках. Даже фиолетовых облаков нет.

Двадцать минут — и я у Кина. Опять же, его здесь нет — одни свежевыбеленные стены. Завтра рабочие будут их красить по Маниному чертежу. Только после этого тут появится Кин. В одном помещении будет его пражская квартира, в другом — чертежный зал техотдела гетто, где он работал.

Строить мы будем из деревянных ящиков для затаривания фруктов. Директор завода выдаст нам девяносто ящиков размером 105x107x78 сантиметров. Рейки ящиков — как нотный стан или разлинованная тетрадь. На них будут тексты — стихи, отрывки из пьес, автобиография, цитаты из писем. Некоторые ящики послужат витринами, в двух мы вырежем дно, чтобы можно было видеть объекты насквозь, с обеих сторон. Все застеклим. В первом зале ящики составят секции, по пять штук в каждой: на нижнем уровне два плашмя, на верхнем — три стоймя. Между нижними и верхними образуется зазор в 35 сантиметров, там будут узкие витрины с фотографиями. Внутрь вертикальных ящиков мы поместим увеличенные фотографии и на их фоне разные объекты. Всего двенадцать секций. У стен ничего не будет стоять, они для экспозиции графики. Картины развесим на стенах, образованных из ящиков. В «комнате» будет «ковер» по эскизу Кина — реклама кофейных зерен, Маня сделает его из ковролина. В центре поставим настоящий стол тридцатых годов, арендованный у пражского Театра на Виноградах. Над столом повесим люстру — ее еще предстоит найти. Посетители смогут сидеть за столом и читать каталоги на трех языках. Скоро-скоро они прибудут из типографии.

Во втором, чертежном зале в центре будет стоять большой стол с гравюрами, повествующими о великих деяниях еврейских заключенных, его мы покроем стеклом. Окном послужит фотография из киноархива, на которой изображен комендант, сидящий за столом у окна, и рядом с ним стоящий навытяжку глава еврейского самоуправления гетто; к экспозиции рисунков, развешанных вдоль стен, и к трем экранам, где будут проплывать тексты писем Кина, будет вести настоящая дверь. Мы притащили ее со свалки, ее надо покрасить и приделать к ней петли. Для кукол, которых шили в гетто по эскизам Кина, Маня построит настенные витрины.

К четвертому двору, где прежде были общие камеры (две из них переоборудованы в выставочные залы), ведет узкая булыжная дорога, над ней тюремная смотровая вышка. Напротив вышки расстрельная стена, к ней ведет лестница. На ступеньках сидит Маня с чашкой в руке. Допивает кофе.

По небу и в самом деле плывут фиолетовые облака.

Я рассказываю Мане про письмо Лиды.

— Мам, неужели ты до сих пор удивляешься всем этим совпадениям? Меня скорее удивляют несовпадения.

Она встает, поправляет лямки комбинезона и решительно направляется в первый зал.

— Раз пришла, стой у этой отметки и держи скотч. Ровно, не тяни на себя. — Маня протягивает ленту скотча вдоль стены, останавливается у второй отметки. — Прилепляй. Подпиши здесь по-чешски «желтый», здесь — «синий», здесь — «красный». — Она открывает ведра, опускает в них по очереди деревянные палки, ставит отметины на стене. — Посмотри, по-моему, что надо.

— Может, красный ярковат?

— Проверяла, — Маня показывает мне высохшую уже краску на белом картоне. — Одобряешь?

— Да.

— Завтра и послезавтра покраска, я буду с рабочими, а ты сиди с Франтой над текстами. Время, мама, время!

Небо темнеет, собирается дождь. Мы идем быстро, но на мосту останавливаемся, смотрим на плотину, на бурную воду и спокойную гладь. Стихия и покой.

Начинается дождь, вода покрывается рябью, покой нарушен. Мы бежим вдоль дома с испанской