Социальная лингвистика [таблицы в рисунках]

советский эвфемизм, обозначавший подневольную, невзаправдашнюю, не имеющую самостоятельной воли страну. Помню, редактор всегда вычеркивал из моих текстов слово 'страна', если я писал о Белоруссии, Украине или Таджикистане. Понятие 'страна' дозволялось в единственном смысле' (В. Ярошенко. Попытка Гайдара// Новый мир. 1993. № 3. С. 122).

Таким образом, хотя реальные последствия табу весьма значимы для языка, все же табу трудно отнести к проявлениям сознательной активности общества по отношению к языку, поскольку цели табу лежат вне языка, язык здесь только средство. О сознательном воздействии общества на язык можно говорить в том случае, когда цели усилий людей направлены на сам язык.

Можно указать три основные языковые сферы, допускающие сознательное воздействие людей: 1) графика и орфография (см. следующий подраздел); 2) терминология (см. с. 136– 138); 3) нормативно-стилистическая система языка (см. с. 138–141).

Реформы письменности

Наиболее ранние факты 'вмешательства' человека в язык касаются письменности. В Китае в VIII в. до н. э. была проведена первая реформа иероглифики с целью выработки стандартных знаков, не имеющих разнописаний и 'разнопониманий'. По-видимому, графика и орфография — это та область в языке, которая более всего доступна рационализации, однако и здесь реформы не так легки.

Общеизвестен консерватизм английской орфографии[89]. После замены рунического письма латинским (с началом христианизации) английская орфография перестраивалась только однажды, в связи с норманнским влиянием, и обоснованно считается очень трудной. Не раз предлагалось ее реформировать, чтобы сблизить письмо и звучащую речь. Однако эти проекты, в разной степени радикальные, не были приняты. Дело в том, что любая реформа сложившихся норм всегда создает известные социальные и психологические трудности. Реформировать же письменность — трудно вдвойне.

Пушкин не случайно назвал орфографию 'геральдикой языка'. В сознании людей письмо противостоит 'текучей' устной речи, это воплощенная стабильность, самый заметный и надежный представитель письменной культуры народа. В письме народ видит корни своей культуры. Нередко письмо (алфавит) оказывается устойчивее языка. Например, существуют тексты на белорусском и польском языках, писанные арабским письмом: это исламские книги татар, живших в Великом княжестве Литовском; арабское письмо они сохраняли дольше, чем язык. Именно письмо чаще всего отождествляется популярным сознанием с языком (и ошибки в орфографии — с незнанием языка).

В силу архаических традиций школьного образования люди склонны считать, что орфографические нормы — самые главные в языке. Это объясняется также тем, что орфографические нормы, в сравнении с нормами других уровней языка — орфоэпией, морфологическими и синтаксическими нормами, нормами словоупотребления, самые определенные и простые. Их легче всего описать правилами, кодифицировать в орфографическом словаре и требовать их соблюдения (т. е. исправлять орфографические ошибки). Пройдя в детстве жесткий орфографический тренинг, люди настроены по отношению к орфографии очень консервативно и не склонны здесь что-либо менять. Поэтому так трудно провести даже скромные подновления орфографии.

Если между орфографической нормой и потребностями практики возник конфликт, то, чем дольше эта орфография сохраняется в неприкосновенности, тем острее становится конфликт и тем труднее ОЙ разрешим. История реформ письма показывает преимущества своевременных и потому не слишком резких изменений сложившихся норм. Однако в любом случае нужна большая психологическая готовность общества к новому. Не случайно реформы письма обычно становились возможны в русле более широких социальных преобразований. Таковы Петровская реформа русской графики 1708–1710 гг. и графико-орфографическая реформа 1918 г. Характерно, что, хотя новая демократическая орфография была подготовлена еще в 1912 г., ввели ее только после революции, декретом наркома просвещения А.В. Луначарского.

Особой остротой отличается проблема реформирования письма в странах Дальнего Востока, использующих китайскую иероглифику.

Это связано со спецификой иероглифического письма в сравнении с алфавитным (буквенно- звуковым) письмом. Для алфавитной письменности характерны, с одной стороны, взаимная зависимость букв и звуков, а с другой, — асемантичность букв: они не имеют собственного значения. В отличие от букв, иероглифы — это двусторонние единицы (т. е. обладающие и формой и значением), при этом форма (начертание) иероглифа не зависима от звучания, она передает не звучание, а значение. С этим связаны следующие фундаментальные особенности иероглифической письменности: 1) ее нечувствительность к изменениям в звуковой организации языка; 2) высокая содержательная значимость иероглифической письменности: в этом отношении иероглифика сопоставима не с алфавитом, а со словарем; 3) исключительная трудность овладения иероглифическим письмом (вследствие многочисленности и сложности знаков).

Непрерывность иероглифической традиции древнего и средневекового Китая привела к уникальной консервативности китайского письма. Человек, преодолевший курс китайского традиционного образования, читает тексты тысячелетней давности так же легко, как сегодняшнюю газету. Он получает возможность и писать точно так же, как писали за многие столетия до него (см.: Софронов 1979, 161–162). Однако такое образование элитарно. Трудность иероглифики обрекала 90 % населения на неграмотность. Опыт показывает, что без отказа от иероглифической письменности демократизация образования и культуры невозможна. Китайская иероглифика была заменена буквеннозвуковым письмом во Вьетнаме (1918), в Корее (1947 г., в Южной Корее — в 1973 г.), частично — в Японии (см. ниже).

Вместе с тем отказ от иероглифической письменности означает отказ от богатейшей культуры, созданной за четыре тысячелетия китайской традиции. Поэтому так мучительна проблема письма в Китае, где традиционная культура имеет наиболее глубокие корни. Китайская иероглифика сегодня — это 'и ценное наследие, и тяжкое бремя'. И все же и в Китае 'переход к алфавитному письму является делом отдаленного, но реального будущего' (см.: Софронов 1979, 21). В возможностях общества — найти наименее болезненное, компромиссное решение конфликта, позволяющее сохранить наиболее ценное из культурного наследия прошлого. Языковой опыт Японии содержит одно из таких решений.

В Японии движение за демократическое письмо началось еще в 80-е гг. XIX в., но серьезные сдвига стали возможны только после второй мировой войны. В 1946 г. старописьменный язык был отменен в официальной переписке. Тогда же был введен иероглифический минимум для печати и других средств массовой коммуникации — всего 1850 иероглифов. Было также сокращено количество чтений и унифицированы написания иероглифов, включенных в минимум. Позже были разработаны правила орфографии для японской вспомогательной азбуки (кАна) и для латиницы, а также правила смешанной записи слов — иероглифическим и азбучно- звуковым письмом. При Министерстве просвещения был создан специальный орган языковой политики — Комиссия по проблемам родного языка. В задачи Комиссии входит частичный пересмотр иероглифического минимума, разбор споров о заимствованиях, казусы орфографии и орфоэпии и другие вопросы языка и культуры речи.

Разумная, энергичная и эффективная языковая политика в Японии серьезно переменила общественно-языковую практику в стране. Была преодолена типичная для феодальных культур обособленность элитарного книжно-письменного языка от повседневного языка народа. Возник