помощи холодных компрессов, которые в течение часа мне прикладывали к ноге, чтобы спала опухоль. Затем меня повезли на рентген и, к счастью, перелома не обнаружили. Спустя некоторое время вернулся Джеймс Сэбин. Он отвез Флер домой и потащил меня в круглосуточное кафе, где мы перекусили тостами и кофе. Мне кажется, что все это произошло в течение нескольких минут. Потом мы мчались навстречу рассвету удивительной красоты. Подъехав, встретились с офицерами, одним из которых был Келлум. Он посмотрел сначала на мое зеленое лицо, затем на искаженную физиономию Джеймса и благоразумно промолчал.
Наконец Джеймс появляется в дверях дома. У меня замирает сердце, настолько печальным он выглядит. Я наблюдаю за тем, как он медленно идет по дорожке от дома и затем, ни слова не говоря, садится в машину рядом со мной.
— Что случилось? — тревожно спрашиваю я. — Обнаружили украденные вещи?
Он мотает головой. Я инстинктивно вытягиваю руку и дотрагиваюсь до его колена:
— О, Джеймс, мне очень жаль.
Он слегка пожимает плечами и говорит:
— Не надо сожалений, потому что мы нашли в их компьютере файлы с детальным описанием трех ограбленных домов и счет-фактуру на покупку гаража, стоящего на другом конце города.
Он косится на меня и расплывается в улыбке. Я издаю радостный визг, ощущая прилив адреналина в моей и без того перегруженной нервной системе.
— Значит, мы поймали Лиса? Поймали наконец?
— Это не он, а она.
— Женщина? — с недоверием говорю я. Мой рот так и остается открытым от удивления.
— Полагаю, что наш мистер Мэйкин обеспечивал ее информацией, а она совершала ограбления.
— Но я была уверена, что грабитель — мужчина.
— Мы предполагали, что это женщина.
— И ограбления совершала она одна?
Он кивает:
— Думаю, что да; скоро мы сможем допросить ее. С ней живет ее дядя, и ты ни за что не догадаешься, чем он занимается…
— Чем?
— В свободное время он ремонтирует часы. В доме есть специальная комната, отведенная для мастерской. Я видел этого человека, и не думаю, что он что-нибудь знает об ограблениях, но нам все равно придется привезти его в участок для допроса.
— А как насчет мистера Мэйкина?
— Я отправил за ним полицейских.
Я улыбаюсь, но, посмотрев на Джеймса, делаю серьезное лицо и робко ерзаю на месте. По-моему, здесь пахнет романтикой, или это мой замутненный и отравленный алкоголем разум искажает реальность? Мы долго и напряженно смотрим друг на друга. Напряженность момента захватывает нас. Мое дыхание становится прерывистым, грудь неприлично вздымается. Джеймс не сводит с меня своих прекрасных зеленых глаз.
— Холли, — тихо произносит он. — Ты…
Стук в окно машины со стороны водителя заставляет нас подпрыгнуть. Келлум зовет Джеймса. Не говоря ни слова, Джеймс выходит из машины, и они вместе идут назад к дому. Что он хотел мне сказать? Он ведь произнес «Ты…». Что «ты»? Танцую ли я танго? Ношу ли анорак? Ем ли ореховое масло?
Пока я сижу в машине и жду, стараюсь не думать о том, что произошло или не произошло между нами.
«Ты устала, — говорю я себе. — Устала и все еще немного пьяна. И придумываешь то, чего нет».
Думаю о женщине, которую они собираются допрашивать, и, должна сказать, питаю к ней сдержанное уважение. Она чуть было не скрылась окончательно, совершив ограбления на сумму в сотни тысяч фунтов. Интересно, что у нее за дядя; надеюсь, с ним все будет в порядке. У меня слишком мягкий характер, в этом вся проблема. Я никогда не смогла бы быть офицером полиции. Слишком беспокоюсь за людей. Я вспоминаю печальное лицо миссис Стефенс, после того как были украдены все ее семейные ценности, и мистера Уильямса с перебинтованной головой, когда мы навещали его в больнице. Нормальный человек не смог бы совершить такое. Я достаю блокнот и неровным почерком начинаю описывать последние события.
Наконец полицейские выходят из дома, держа за руки женщину — ту самую, что открывала им дверь. На ней потертые джинсы и джемпер. С ними идет и ее дядя — пожилой человек, но наручники надеты только на женщину. Я наблюдаю за тем, как один из полицейских помогает им сесть в машину и резким движением захлопывает дверцу. Остальные полицейские выносят из дома вещи в больших пластиковых пакетах и, поместив их в багажник, расходятся.
Поговорив с парой офицеров, Джеймс направляется к нашей машине. Я поспешно опускаю глаза и снова принимаюсь писать. Он садится, пристегивает ремень, и мы вслед за остальными выезжаем на дорогу.
— Ты поедешь в участок или мне отвезти тебя домой? — спрашивает он.
— Проводить допрос будешь ты?
— Да, мы можем их задержать лишь временно, а затем нам придется предъявить обвинение, поэтому допросить их нужно сегодня. Но ты не сможешь присутствовать при допросе.
— Ничего страшного. Если не возражаешь, я поеду в участок и буду писать «Дневник».
— Конечно.
Арестованную женщину зовут Кристин Стэдман. Джеймс несколько часов допрашивает ее и дядю. То и дело они прерывают допрос, желая посоветоваться с адвокатом, которого вытащили из постели в такую рань. Во время одного из таких перерывов Джеймс заходит в офис, чтобы выпить кофе из автомата. Я сижу за ноутбуком и описываю сегодняшние события. Когда Джеймс усаживается на стул напротив меня, я поднимаю глаза.
— Как ты себя чувствуешь? — спрашивает он.
— Отлично!
Он подозрительно смотрит на меня:
— Но это же неправда.
— Да, я чувствую себя ужасно.
— Как нога?
Я гляжу на повязку, которую мне сделали в больнице.
— Болит немного. А как ты?
— Устал.
— Ох, — произношу я, глядя в ноутбук.
К сожалению, я ничем не могу ему помочь.
— Ты уже предъявил обвинение?
— Нет.
Я с нетерпением жду дальнейшего развития событий. Приближается крайний срок сдачи очередного фрагмента «Дневника», но я не могу опубликовать детали дела до тех пор, пока женщине не будет предъявлено обвинение. Мне так хочется рассказать читателям обо всем!
Наконец Джеймс возвращается в офис.
— Что случилось? — с волнением спрашиваю я.
— Она во всем призналась и готова сотрудничать с нами ради смягчения наказания. Так что мы ее арестовали, а дядю отпустили.
Я спешно прикрепляю файл с новой частью «Дневника» к электронному письму и отсылаю его в редакцию. Успела отправить материал к сроку.
Откинувшись на стуле, я говорю:
— Хорошая работа! Ты доволен?
— Я скорее чувствую облегчение. Но шеф будет счастлив.
— А что теперь?
