Франкенштейна. В углу стоял кулер «Poland Spring»[95], и Мэлс налила ему полный стакан.
– Выпей.
Матиас сделал, как ему было велено, и, глотая воду, он пытался собраться с мыслями.
Мэлс села на стол, медленно покачивая свисающими ногами.
– Поговори со мной.
О, дерьмо, как рассказать ей о том, что он вспомнил? Да ради всего святого, зачем он вообще пришел сюда…
Ну, по крайней мере, на этот вопрос у него был ответ. Хотя бы с одним человеком он хотел быть честным. Наконец-то. Матиас просто хотел прикоснуться к ней, будто он летел в пустоту, Мэлс была веревкой, за которую можно ухватиться, а слова, которые он должен сказать, – хватка за его собственную жизнь.
– Я убил своего отца.
Ее ноги замерли в воздухе, а плечи напряглись.
– Это было спустя годы его… – скажи это. Скажи. – Он был жестоким человеком и часто пил. Происходило… кое-что, чего не должно было происходить, и я…
Свет в ее взгляде постепенно возвращался, сострадание снова вышло на первый план.
Когда показалось, что она собиралась встать на ноги и попытаться обнять его, он вскинул руки.
– Нет, я не могу… я не вынесу этого, если ты прикоснешься ко мне.
– Хорошо, – медленно сказала она.
– Я даже не знаю, зачем говорю тебе все это.
– Тебе не обязательно нужна причина.
– Кажется, что она должна быть.
– Ты знаешь, что можешь доверять мне, верно? Я, конечно, журналистка, но я верю в то, что говорю: я – нечто большее, чем просто моя профессия.
– Да. – Он потер голову, а потом снял солнечные очки. – Прости, но мне нужно видеть тебя четко.
– Не нужно извиняться, – нахмурилась она.
Он покрутил ее «Рэй Бэны» в руке.
– Я подумал, ты захочешь, чтобы они были на мне. Тогда, в ресторане… чтобы ты не видела мое лицо.
– Я не поэтому попросила оставить их себе. Ты не некрасив для меня, Матиас… ни в коем случае. И ты не должен прятаться.
Странно, но он знал, что это ее отношение долго не продлится. У него возникло чувство, что чем больше он будет вспоминать, тем хуже будет становиться его портрет… как в случае с детской раскраской – тебе кажется, что ты рисуешь вполне красиво, а в итоге получается какой-нибудь Майк Майерс[96].
– Я загнал его в угол, – услышал Матиас свой голос. – Я пошел к классному руководителю, а потом к школьной медсестре, и я рассказал им все, объяснил пропуски, синяки и… все остальное. Мне было пятнадцать. Я держал рот на замке…
– О боже, Матиас…
– …но потом выпустил кота из мешка, и заработало государство. Когда я сообщил ему о том, что выдал его тайну, у него случался сердечный приступ прямо на моих глазах.
– И поэтому ты думаешь, что убил его? Матиас, ты не сделал ничего плохого.
– Нет, сделал. Я наблюдал, как он умирает. Я не позвонил 911, не побежал за помощью, я стоял там и наблюдал, как он рухнул передо мной на пол.
– Ты был жертвой домашнего насилия и испытывал шок. Ты не виноват…
– Я сделал это целенаправленно.
Сейчас она снова нахмурилась.
– Я не понимаю.
– Мне было плевать, что он делал со мной. Это дерьмо было скорее источником раздражения. – Он пожал плечами. – Само решение рассказать все было для меня умственным упражнением. Понимаешь, я знал его. – Матиас постучал по виску. – Я знал его образ мышления, вещи, от которых у него поедет крыша. Ему нравилась его злоба и чувство власти надо мной. Он был таким крайне посредственным парнем, который дни напролет работал с безмолвными животными и кукурузой… А когда он имел дело со сверстниками, вылезал его комплекс неполноценности. Он говорил, что убьет меня, если я расскажу кому- нибудь, вот, на что он упирал. Секретность была так важна для него, и не просто потому, что жестокое обращение с детьми вне закона. Я знал, что доведу его этим и более чем просто остановлю насилие… я просто хотел увидеть, к чему это приведет.
– Хм, можно спросить. Как долго ты жил с ним?
– Моя мама умерла при родах.
– Значит, всю жизнь.
– Какое-то время я жил в другом месте, но потом вернулся к нему.
– Когда ты был маленьким?
– Ага.
– И ты не думал, что был всего лишь маленьким ребенком, который спасал себя?
– Это был конечный результат, а не мотив. И это поразило меня сильнее всего.
Мэлс покачала головой.
– Думаю, тебе нужно быть более милосердным по отношению к себе.
О, черт, она не поймет его. Он видел это в ее взгляде… она составила о нем свое мнение и ничто не изменит его.
– Матиас – не мое настоящее имя.
– А какое?
Он вспомнил его. Во время завтрака.
Смотря на нее долгое время, он блуждал взглядом по ее лицу, шее, стройному телу… а потом вновь вернулся к ее умным глазам.
Он не даст ей такой информации. Он просто не может.
В последовавшем молчании, он ощутил настойчивую нужду снова оказаться с ней наедине, и не в публичном месте. В его номере. В той гостиничной кровати, простыни которой пахли лимоном. Он хотел получить какую-то часть нее, прежде чем уйдет, будто она была его лекарством, благодаря которому он проживет чуть дольше.
Потому что он скоро умрет, подумал Матиас.
И это не паранойя. Это… неизбежно, как и его прошлое.
– У меня мало времени, – тихо сказал он. – Я хочу быть с тобой прежде, чем исчезну.
– Куда-то собираешься?
– Далеко, – ответил он спустя мгновение.
Глава 25
Мэлс перестала дышать, когда ее охватила жуткая уверенность в том, что Матиас был пропавшим без вести, несмотря на водительские права и предположительно-его-дом: стоя перед ней, смотря ей в глаза, он выглядел так, будто был не в этой комнате.
Здесь – на короткое мгновение, потом исчезнет – на вечность.
– Почему ты уезжаешь? – Когда он просто покачал головой, она спросила: – Поэтому ты не называешь мне свое имя?
– Нет, потому, что оно не имеет значения. Это просто буквы. Я не был этим человеком на
