Раздался щелчок.
С острым звуковым сопровождением это нечто рассеялось так же, как появилось, нить за нитью распустилась и растворилась в воздухе, словно дым, кокон раскрылся волосок за волоском… и Эдриан упал на пол.
Матиас поднял голову и посмотрел на свое тело. Затем оценил тело другого мужчины.
Какая ирония, они лежали в одинаковой позе, одна рука поднята вверх, другая опущена, одна нога вытянута, другая – согнута.
Они были совершенным отражением друг друга.
Матиас вытянул руку, чтобы прикоснуться к соседу…
Он моргнул. Моргнул снова. Соскочил с пола.
Держа руку перед собой, Матиас пошевелил ею, двигая вперед и назад, изменяя расстояние.
С криком он метнулся к тумбочке и поднялся к своему отражению над раковиной.
И увиденное было невозможным.
Его мутный глаз, тот, что два года назад был загублен его собственными действиями, оказался таким же голубым, что и другой.
Прыжком встав на ноги, он наклонился к стеклу, становясь нос к носу с самим собой… словно это раскрыло бы правду… и, похоже, истина открылась, но не так, как он когда-либо ожидал: близость просто- напросто доказывала, что шрамы на его виске на самом деле рассосались.
И если бы он не искал их, то не заметил бы их.
Матиас сделал шаг назад и уставился на свое тело. Тот же рост. Тот же вес. Но боль исчезла, а также онемение и случайные уколы боли, которые изнуряли его кости с таким постоянством, что он замечал их, только когда их не было.
Он поднял поврежденную ногу. Шрамы остались на коже икры, но, как и те, что были на лице, совершенно отличались от прежних. А сильное сгибание колена, от которого ему должно было трудно дышать, не оказало никакого влияния.
Матиас посмотрел на лежащего на полу мужчину.
– Какого хрена ты со мной сделал?
Эдриан, ворча, сел, а затем с трудом поднялся с кафеля. Когда он, наконец, выпрямился, то поморщился, низко опустив брови.
– Ничего.
– Тогда какого
Парень отвернулся.
– Я пойду и проверю Джима.
Матиас схватил мужчину за руку, чувствуя приступ страха.
– Что ты со мной сделал?
Вот только он знал. Еще перед тем, как Эдриан обернулся через свое широкое плечо, он
Он исцелился. Каким-то чудом Эдриан, сосед, кем бы он ни был, сделал то, что в течение двух лет не удавалось докторам, хирургам, медикаментам и реабилитации.
Его тело было здорово… вновь.
Потому что Эдриан перенял на себя все повреждения.
Глядя в теперь затянутый глаз мужчины, Матиас не стал задерживаться на метафизической чепухе, божественном промысле, «аминь» или даже простом «спасибо».
Он мог думать лишь о том, как теперь объяснить все это Мэлс.
Глава 41
– Привет, мам, ты как?
Когда из трубки донесся ответ, Мэл положила в рот очередную картофелину фри. – Я еще на работе, да. Хотела позвонить, сказать, что со мной все в порядке.
Блин, у этих простых слов была подоплека, несовместимая со временем дня и «работой».
Закрыв глаза, она заставила свой голос звучать спокойно:
– О, ты же знаешь «ККЖ». Вечно что-то происходит… Хм, как прошла игра в бридж?
Впервые не было чувства отягощенности рутинным, повседневным разговором, она наслаждалась им. «Нормально» – это хорошо. «Нормально» значит безопасно. «Нормально» было совсем далеко от холодной воды, невидимой хватки и угрозы смерти.
Она жива. Как и ее мама.
И это было… на самом деле хорошо.
И, что интересно, для нее был важен ответ. Равно как и следующий вопрос… о том, как играла Рут, их соседка. А также смех из-за неудачного козыря.
Мэлс действительно слушала, ей было важно, и это доказало, сколько всего она пережила в последнее время.
Похоже, шок от холодной воды пробудил ее еще сильнее.
Открыв глаза, она сфокусировалась на Джиме Хероне, который лежал неподвижно на покрывалах.
Что на самом деле произошло под тем сараем для лодок?
– Мэлс? Ты там?
Она сжала телефон чуть сильнее, хотя едва ли могла уронить штуковину.
– Да, мам, здесь.
Какой была бы эта ночь, если бы все сложилось иначе?
Волна страха прошлась по ее костям, заменяя костный мозг фреоном[141], и внезапная дрожь заставила ступню притаптывать под стулом, а пальцы – постукивать по столу рядом с пустой тарелкой еды.
Она посмотрела на дверь ванной, гадая, чем Матиас там занимался. Какое-то время оттуда доносился глухой шум, будто был включен душ, но сейчас – тишина.
– Мэлс? Ты по-странному тиха… ты в порядке?
Я чуть не умерла этим вечером…
Окей, очевидно, хладнокровие, которым она блистала после того, как вытащила себя из Гудзона, стало следствием шока: сейчас она была на грани истерики.
Но она не разобьется вдребезги, говоря по телефону с мамой.
– Мне правда очень жаль… Я просто… хотела услышать твой голос.
– Это так мило с твоей стороны.
Потом они сказали еще что-то, еще более хорошее и нормальное, а затем Мэлс услышала, как объясняет, что будет дома поздно.
– Я сейчас в центре, в «Мариот»… у меня с собой телефон, он всегда под рукой.
– Я правда рада, что ты позвонила.
Мэлс посмотрела в зеркало над столом. Слезы катились по ее лицу.
– Я люблю тебя, мам.
Повисло молчание. А потом эти три слова раздались в ответ, удивленным голосом, сопровождаемым слезами по ту сторону трубки.
Дважды за день. Когда такое случалось в последний раз?
Когда ее мама повесила трубку, Мэлс чудом попала пальцем по кнопке «завершение». Следующий шаг – взять салфетку с колен, разложить ее на руках и наклониться, прижимая мягкую ткань к лицу.
Рыдания охватили ее, плечи перестали держать вес, заставляя кресло заскрипеть. Невозможно остановить истерику, не было мыслей, никаких образов вообще.
И эмоциональный срыв был связан не только с рекой или Матиасом; он уходил далеко в прошлое, к
