нашивками, и уселся за стол, разложив бумаги. Вопросы были стандартны: с чего началось, кто кому что сказал, кто первым ударил и так далее. В общем, ему все было и так ясно - при таком-то количестве свидетелей, и писал он просто по обязанности, стараясь до минимума сократить допрос. Наконец, перо чиркнуло в последний раз.
- Вы сможете подписать протокол? - дознаватель сложил листки, обстучал стопку о крышку стола, выравнивая. - В наших с вами интересах закончить формальности скорее.
- Сколько ему дадут? - угрюмо спросила из своего угла Тоня.
- Сколько дадут? - парень обернулся к ней. - Это решит уголовный суд. Дело ясное. Имело место оскорбление словом и нанесение телесных повреждений средней тяжести. Думаю - но это просто мое мнение - что лет пять или шесть, на шахтах.
- Боже мой... - тоскливо протянула моя жена. - Какой ужас.
Дознаватель удивленно выпрямился:
- Извините, вы... родственница потерпевшего или преступника?
- Я вот его... родственница, - Тоня кивнула на меня.
- Может быть, вам известны другие обстоятельства дела?
- Нет... Я просто удивляюсь: где мои глаза были, когда я пошла с ним с Семейный отдел?..
Дознаватель посмотрел на меня, неуверенно пожал плечами. Я оторвался от протокола и тоже взглянул на него. Никто ничего не спросил. Он взял листки, аккуратно сложил их в кожаную папку, козырнул мне и вышел, на ходу надевая меховую шапку с кокардой.
- Тоня?.. - сказал я. - Что случилось? Почему ты так?..
Она молча вытирала пыль с комода, двигаясь, как заводная кукла.
- Тоня! Ты можешь объяснить, что я не так сделал? Я виноват в том, что меня избили у тебя на глазах?
- Ах ты, жертва невинная! - она повернулась всем телом, сжимая в руке тряпку. - Избили его!.. Ты хоть знаешь, что теперь будет, цве-то-чек?.. Тебя-то не тронут, побоятся, а меня затравят тут, как собачонку! Это стадо, понимаешь, стадо! А он был - пастух. Общественное мнение - тебе это хоть о чем-то говорит?
- Так я что, был неправ, да?
- Прав, неправ, да какая разница! - Тоня размахнулась и швырнула тряпку в угол. - Ты думаешь, им жалко тебя было? Думаешь, они такие добрые, что стали жизнь твою спасать?.. Да они удовольствие получали, глядя, как Ремез из тебя душу выколачивает!
Я с трудом сел, чувствуя изнуряющую боль во всем теле:
- Ну... ты ведь тоже получала удовольствие, когда поджаривала меня.
- Да! - она подбоченилась, сверкая глазами. - Да! Единственное удовольствие, которое от тебя можно получить, это посмотреть на то, как ты мучаешься! Слабое, никчемное существо... Именно существо, да! У Ремеза-то хоть характер есть, а ты - никакой, в тебе вообще ничего нет, кроме вежливости твоей проклятой!..
- А как же любовь, Тоня? - я хотел попить, но уронил стакан на ковер, так дрожали руки. - Ты говорила, что любишь меня.
Она фыркнула, засмеялась:
- А я вообще люблю... растения.
Наверное, если бы у меня были силы, я ушел бы в тот же день, но, словно по издевательской прихоти жизни, сил не было совсем, и еще без малого неделю я терпел ее вынужденную заботу.
* * *
...И еще одна правда - последняя.
Стоял отвратительно теплый февраль - там, за стеной, у Западных ворот. Термометр показывал плюс три градуса, лил дождь, и далекое поле с остатками грязного снега казалось нарисованным мокрой кистью на мокрой бумаге.
- Не страшно?.. - спросили тоненьким голоском в приоткрывшуюся сзади дверь.
За стеной звучно ухал пневматический молот. Два раза в минуту земля вздрагивала, словно там, за темным от влаги бетоном, рушилось на нее нечто неимоверно тяжелое. На самом деле молот маленький, смешно сказать - пятьсот килограммов. Корпус алый, с буквами желтыми. Флажки вокруг вывешивают тоже желтые. Радостно выглядит.
Татьяныч, высокий, с выгоревшими в солому волосами, закрывающими лоб, стоял под крохотным навесом, кутаясь от дождя в непромокаемую черную куртку с капюшоном. Он пятый раз посмотрел на часы, хотел выругаться, но тут вышла Юля, и в последний момент вылетающее слово успело поменяться:
- Черт!
- Ты в этой куртке похож на монаха, - Юля встала рядом и повторила свой вопрос, - Не страшно?
- Да нет, - Татьяныч глянул на нее с досадой, - А можно так подумать? Что я боюсь?
- А почему б тебе не бояться? Нормальное чувство.
- Мне не за страх зарплату платят, Юля. Что он там делает? В туалете сидит?
- Нет, - давя неожиданный смех, Юля подняла воротник и поглядела весело из-под мокрого козырька, на котором висела капля, - По телефону треплется.
Татьяныч сделал большие глаза, но промолчал.
- Скажи, скажи, - подбодрила девушка.
- Это нецензурно. У нас время. Которое так дорого стоит, что у него денег не хватит расплатиться. Может, ты вместо него поедешь?
- Серьезно? А поеду!.. И собираться не надо, главное, сигареты у меня есть.
Татьяныч засмеялся:
- Я от тебя тащусь. Как удав от хлорки. Сигареты! Чудо в перьях.
Синим глазком мигнула дверь пропускного пункта, готовясь открыться, взвизгнул механизм замка, и вышел маленький и тощий Зуб с лицом, перекошенным, как от сильной боли. Глянул на Татьяныча, на Юлю, на стоящий под холодным дождем на пустой стоянке мокрый микроавтобус с круглым логотипом 'Мировое Содружество', и сообщил в пространство:
- Юр, извини, я поехать не смогу с тобой. Обстоятельства...
Татьяныч перенес вес тела на другую ногу и сунул в рот сигарету:
- Ты сам понял, что сейчас сказал?
Зуб поморщился:
- Не надо на меня давить. Это дело добровольное, а у меня дети. Тебе - хорошо, ты один.
- Вот это ты правильно сказал, - зло отозвался Татьяныч, - Я один, и мне хорошо. Сволочь ты, Зуб, причем сволочь довольно-таки тупая, иначе сообразил бы, что я сейчас сделаю. Юль! Стало быть, ты едешь?
На лице девушки отразилась сложная череда чувств: недоверие - ирония - удивление - осторожная радость - снова недоверие - радость более полнокровная - восторг - собачья преданность - печаль.
- Мне не положено, - спокойно сделала вывод она, - У меня допуска нет.
- Вся, ну просто вся жизнь уперлась в кусочек пластика, - хмыкнул Татьяныч. - А этот кусочек мы достанем. Пошли, моя красавица, время - деньги.
- У нее допуска нет, - миролюбиво заметил Зуб, прикрывая синеватой губой свой уродливый, выпирающий по-вампирски верхний клык, - И никто не выдаст.
- Мы дырку в заборе найдем, - Татьяныч взял девушку за локоть и повел к микроавтобусу, - Или построим катапульту и перелетим. Счастливо воспитать детишек, Зуб, это единственное, что ты умеешь делать.
- Ладно, стой. Проводить можно?
В машине было жарко, водитель крепко спал, подпирая виском боковое стекло, пахло кофе, бензином и мокрым картоном. Лампочка в салоне, бледно-оранжевая, уютная, освещала желтые шторки на окнах, искусственную кожу сидений, рабочий столик, коробки. Татьяныч сразу расстегнулся и потрепал водителя по плечу:
- Эй, Марат, печку убавь, баня тут у тебя. А нам ехать сорок минут.
Водитель завозился, заныл жалобно, заморгал:
