документ, - она чуть встряхнула листком. - Идите спокойно домой, время позднее.
Выходя, я взял сверток с полки, и дознавательница тоже ничего не заметила - она стояла и внимательно читала заявление.
Внизу мы забрали вещи из гардероба, оделись и вышли на улицу. Метель кончилась, небо очистилось, и теперь на нас смотрели острые колючки звезд. Стало заметно холоднее, изо рта у меня вырывался густой пар.
- Подморозило! - Трубин с силой потер ладони одна о другую. - Ну вот, дело сделано, можно и поужинать, - вид у него был бодрый, но я чувствовал, что он сильно нервничает. - Есть хочется - сил нет. Пойдемте.
- Везет ей, - пробормотала Полина, - дознавательнице. Работа интересная, платят, наверно, хорошо... талоны желтые, пайки...
- Вы совершенно точно кушать хотите! - заулыбался ей Трубин. - Раз говорите о пайках.
- Да я не о пайках, я - вообще...
Улицы были пусты, как в сказке, лишь окна горели, отбрасывая на снег ровные квадраты желтого света. В квартирках кипела жизнь, люди ужинали, разговаривали, слушали последние новости по радио, дети носились, играя в войну, женщины развешивали белье и стелили кровати. У кого-то на стене - как недавно у Полины - я увидел часы, они показывали без четверти одиннадцать. Время еле двигалось, и я не мог понять, в чем дело. Столько случилось событий, а время - десять сорок пять. Всего-то четыре часа прошло с тех пор, как я украл эту несчастную куртку, лежащую теперь в глубине туалетного шкафчика в Управлении Дознания...
Улица круто повернула, и мы очутились на широком проспекте, по которому, жужжа, проносились редкие машины. Замерзший постовой в тулупе стоял в своей будке, съежившись и грея в воротнике лицо. Несколько рабочих возились в открытом люке, один держал фонарь и изредка давал советы (снизу отвечали: 'Закрой рот!'). Дворничиха шла, неся охапкой, как цветы, три или четыре фанерных снеговых лопаты. У булочной разгружали большой бледно-синий фургон с наклонными буквами: х л е б, вытаскивали по направляющим лотки с ровными рядами буханок и осторожно ставили на низкую тележку, чтобы завезти внутрь магазина - оттуда шел плотный, теплый запах выпечки.
Я засмотрелся на фургон и чуть не врезался лбом в фонарный столб: все-таки неудобно с одним глазом. Полина испуганно схватила меня под руку:
- Ой, Эрик, что же ты так?!.. Что ты там увидел?
- Мирная жизнь, - ответил я.
- Ну, так ведь и не война, - удивилась девушка. - Что ж ей не быть мирной?
- В другом смысле, - я улыбнулся. - Некоторые вот этого не понимают: вечер, булочная, хлеб привезли. Смотри, канализацию чинят... Им кажется - так и должно быть, а ведь это - счастье...
Трубин весело поглядел на меня:
- А вы, Эрик, философ!.. Слушайте - нескромный вопрос - а что такое вы с собой таскаете? Паек, что ли?
- Да нет, какой паек! - мне удалось полностью сохранить естественные интонации. - Будете смеяться: одеяло. Старое одеяло. Дверь хочу утеплить, дует, а тут смотрю - валяется в больнице, никому не нужное. Они разрешили - я и взял. Хотите, покажу?
- Не надо, не надо! - Трубин со смехом замахал руками. - Я из простого интереса спросил. На что мне ваше одеяло? А насчет двери - вы молодец, я бы не додумался...
Мы пересекли проспект, и я увидел то самое кафе, куда вела нас жертва моей кражи: три окна чуть на разной высоте, стертые ступеньки, низкая крыша. Надпись 'К а ф е' лесенкой по стеклу, рядом пожарный щит с баграми и лопатами, открытый песочный ящик.
- А почему оно работает? - удивилась Полина. - Времени-то уже часов одиннадцать!..
- Для ночных сотрудников, - объяснил Трубин. - Не волнуйтесь, пропуск у меня есть, ну, а вы - со мной, естественно.
Я шел и улыбался, предвкушая ужин, за который не придется платить, и обещанную завтра зеленую карточку. Пока все складывалось в мою пользу: даже если бы Трубин вдруг решил посмотреть, что у меня в свертке (а такое могло случиться, люди разные), он увидел бы только драное, полусгнившее, грязное одеяло. Неприятное зрелище, но зато я - чист, как стекло.
Единственное, что тревожило меня - больница. Это было мое слабое место: я не помнил, сказал ли врачу о куртке. Вроде не говорил. А медсестре? Или сторожу, который нашел меня за будкой?.. А может, той беременной женщине?.. Оставалось надеяться, что и они ничего не помнят. Но - вдруг?
Я не люблю слово 'вдруг', оно никогда не таит в себе приятных неожиданностей. 'Вдруг' происходит всегда что-то гадкое, даже непоправимое - как, например, тогда с Хилей...
* * *
В тот ужасный день она ждала гостей. Зайдя к ней около шести часов, я застал ее необычно оживленной, в нарядном платье из темно-красной шерсти и наброшенном на плечи шелковом шарфике. На тумбочке под зеркалом стоял открытый флакон духов, а на полу, на аккуратно расстеленной чистой тряпочке - туфли.
Мне было девятнадцать, а Хиле - двадцать лет. К тому времени я уже закончил курсы помощников бухгалтеров и служил в жилищной конторе, а она поступила к своему отцу секретаршей. Можно сказать, что оба мы устроились неплохо: я получал оклад младшего служащего, желтые талоны и надбавку за сверхурочные, а о Хиле и говорить нечего: в Тресте столовых она каталась, как сыр в масле. По состоянию здоровья армия мне не грозила, достаточно было полистать медицинскую карточку, и потихоньку, буквально по маленькому шажку, я начал приближаться к мысли о женитьбе на моей очаровательной соседке: в конце концов, я знал ее сто лет, мы крепко дружили, и даже - кажется - любили друг друга.
Будущее виделось мне светлым: хорошая должность (я не собирался оставаться всю жизнь только помощником бухгалтера), уютная отдельная квартира в служебном доме, ребенок или даже двое, вечерние походы в кино или на лекцию, прогулки по окрестностям, выезды к морю в самую лучшую пору года - ранней осенью. Семья в моем понимании была естественным продолжением романа - других примеров я вокруг и не видел.
Правда, была одна вещь, из-за которой наши отношения с Хилей нельзя было назвать 'романом' в обычном смысле, и именно эта стыдная, странная, противоестественная мелочь заставила меня обмануть 'папу' еще раз - последний...
- Ты куда-то уходишь? - я протянул Хиле букетик цветов.
- Нет, никуда, - она небрежно положила, почти бросила подарок на тумбочку. - Просто будут гости.
- Ах, я не вовремя... Но мы же хотели в кино - не помнишь?..
- Слушай, Эрик, - она вдруг крепко взяла меня за плечи и посмотрела в глаза жестко и укоризненно, - ты отличный парень, но сегодня, пожалуйста, уйди. Завтра, если хочешь, мы сходим с тобой в это кино. Или в другой день. Но не сегодня.
- Почему? Это будут какие-то особенные гости?
- Да. Это будет другой человек.
Несколько секунд я переваривал, потом сказал:
- Тебе не кажется, что 'других людей' мы с тобой уже проходили? - больше всего мне хотелось заплакать, но я заставил себя говорить спокойно.
- Эрик, - Хиля отпустила меня, - мы с тобой просто хорошие друзья. Неужели ты, как друг, не хочешь, чтобы у меня все сложилось? Мне двадцать лет, ты понимаешь, все мои знакомые уже... - лицо ее вдруг сделалось беспомощным.
Мне показалось, что я вижу выход из положения:
- Хиля, если ты имеешь в виду - замуж, то я...
- Ничего не говори! - зло отозвалась она. - На свете нет легких путей. И никакая запись о браке нам с тобой не поможет.
Я все не мог понять, что она имеет в виду.
- Слушай, Хиля, давай это обсудим. Я серьезно говорю - выходи за меня замуж.
Я предложил это вполне искренне - решение и так почти созрело. Конечно, в двадцать лет ей уже
