любопытными глазами, словно чувствуя, что все это нам когда-нибудь пригодится.
Пригороды вообще-то сильно отличаются от города, может быть, именно поэтому они так и притягательны. Думаю, отличие - во всем, даже во внешнем виде автобусных остановок и магазинчиков - сделано нарочно, но непонятно, зачем. В журнале 'Юный следопыт' иногда печатались рассказы о параллельных мирах, устроенных почти так же, как наш, но все-таки полных несообразностей. К примеру, простой человек, рабочий, идет на митинг в честь Дня Труда (или Дня Мира - неважно), открывает какую- то калитку и оказывается вроде бы на своей улице, но сразу чувствует: что-то тут не так. И дома те же, и номер проходящего автобуса правильный, и булочная на углу выглядит привычно, но (общая черта подобных рассказов - невероятная интуиция главного героя!) шестое чувство подсказывает ему, что все это - чужое, неправильное. Лишь через несколько страниц он замечает первое несоответствие: газета, которую читает мужчина в сквере, набрана не тем шрифтом. Дальше - больше. Словно улики на месте преступления, обнаруживаются все новые странные детали: пионерские галстуки на детях не того оттенка, оркестр в парке играет не те мелодии, новости по радио читает не тот диктор, покупатели в магазине расплачиваются странными деньгами и так далее. После этого сюжет раскручивается стремительными темпами (таинственная шайка негодяев пытается использовать сходство двух миров в корыстных целях, герой разоблачает их, рискуя жизнью, обязательно появляется какой-нибудь простофиля, который во все вмешивается и создает массу сложностей), и кончается любой из подобных рассказов, конечно же, счастливо - простой рабочий человек возвращается в свое измерение, бандиты наказаны, справедливость торжествует.
Пригородные поселки были для меня как раз такими параллельными мирами, и каждую минуту я ждал от них какого-нибудь подвоха. Но жизнь - не фантастический рассказ, и в конце концов я перестал всматриваться в детали и просто наслаждался свежим воздухом, свободой, яркими пейзажами, а потом - и близостью Хили, девушки, всегда казавшейся мне самой красивой в этом мире.
Свадьба наша изменила только одно - теперь мы могли кататься, так сказать, легально. Торчать во время отпуска в городской духоте было невыносимо, в санаторий поехать не удалось, и в одно прекрасное утро, не сговариваясь, мы встали и принялись собираться в дорогу.
- И куда едем? - я смотрел, как моя жена (до чего все-таки здорово это звучит!) режет на кухонном столе хлеб и колбасу и заворачивает бутерброды в бумагу.
- Как сам думаешь? - она покосилась на меня, складывая губы в полуулыбку.
- Думаю, далеко, - я уселся пить чай.
Жить по молчаливому согласию мы остались в моей квартире, и теперь были совершенно одни: родители уезжали на службу рано. На улице уже припекало солнце, погода снова сдвинулась к полюсу жары, и холодная изнанка того лета почти не выглядывала наружу. Хиля стояла у стола в легком платье из салатового шелка, сквозь которое чуть просвечивало тело, и это было красиво. Все в ней было красиво: выцветшие на солнце русые волосы - светлее коричневой от загара кожи, маленькие ладошки, тонкая шея, аккуратно вылепленное серьезное лицо.
У нас ничего не было - если называть холодным словом 'ничего' нежный сон в обнимку, ласковые слова, заботу друг о друге и все то, что не имело имени, но составляло самую суть наших отношений. Хиле, наверное, было хорошо - во всяком случае, я не замечал и тени недовольства в ее лице и голосе. Конечно, я понимал, что рано или поздно 'ничего' превратится в проблему, но будет это не скоро - только тогда, когда совсем изгладятся последствия долгой, страшной ночи с привязанными к спинке кровати руками. А к тому времени я надеялся что-то придумать.
В остальном-то жизнь была прекрасна! Даже сейчас, когда я знаю, что случилось потом, я повторяю сто раз: прекрасна! Нам никто не мешал, и мы были совсем предоставлены сами себе. Каждое наше утро обещало день, полный приятных неожиданностей. Каждый наш взгляд друг на друга был полон теплого дружелюбия и нежности. Даже вещи, которые мы покупали для дома, были словно окрашены в золотистый цвет, и немногие из них, сохранившиеся в моей теперешней одинокой квартире, все еще хранят этот отпечаток.
Я помню: выходя в то утро из дома, мы увидели дворника, поливающего из шланга газон, и одновременно сказали: 'Ну, хоть посвежее будет!'. В стареньком автомате на углу я купил два стаканчика газированной воды с грушевым сиропом. Хиля поманила бродячую собаку и бросила ей кусок колбасы, вызвав осуждающий взгляд какой-то тетки в синем рабочем халате. Автобус подошел сразу, будто чувствовал, что мы не хотим ждать.
А потом все испортилось... Не сразу - а будто по одной тучке набежала осенняя хмурь, и хлынул на нас дождь, которому не мешало даже солнце.
В вагоне электрички было пусто и светло, деревянные сиденья нагрелись от солнца, а в воздухе висела легкая невидимая пыль - вечная спутница лета. Мы уселись друг напротив друга у окна, Хиля - по ходу, а я - против хода поезда. До отправления оставалось минут пятнадцать, и мы, как в прежние времена, стали рассматривать людей, идущих по платформе мимо вагона.
Поздним утром вокзал заполняет совершенно особая публика. Тут совсем нет рабочих: для дневной смены уже поздно, для вечерней - еще рано. Нет рыночных торговок в косынках Сельской Кооперации - они уже втянулись в город и заняли свои места за деревянными прилавками, торгующими мясом, сливочным маслом, овощами, связками мокрой зелени и недорогой фаянсовой посудой. Нет секретарш, машинисток, учетчиков, водителей автобусов, врачей, судебных исполнителей, военных, строителей, водопроводчиков, школьников.
Время с одиннадцати до трех всецело принадлежит Инспекторам. Я называю их с большой буквы не потому, что так положено, просто у меня есть ощущение, что они - какой-то особый класс. Именно класс, хотя наше общество и считается бесклассовым. У них своя униформа, свой язык, свои знаки различия, даже электрички - свои. Бывает, что целый вагон днем заполнен ими одними, и ты сидишь, словно человек среди марсиан - или, наоборот, как марсианин среди людей. Никто, конечно, никогда не спросит тебя, почему именно в этот час и в этом вагоне ты куда-то едешь - кому какое дело. Но чувство все равно на редкость странное и неуютное.
Есть два вида Инспекторов: 'мелкие сошки' и 'большие начальники'. Я различаю их с первого взгляда.
'Мелкая сошка', неважно, мужчина это или женщина, всегда ходит быстро, шныряя по сторонам цепким, все запоминающим взглядом. Впечатление такое, что человек непрерывно проверяет, правильно ли ведут себя окружающие, вовремя ли приходит транспорт, нужная ли стоит погода, и делает это не по какой-то обязанности, а почти инстинктивно. Такое поведение просто становится частью личности - и иногда выглядит почти карикатурно, но смеяться и даже улыбаться ни в коем случае нельзя. Я хихикнул как-то, еще в детстве, при виде странной тетки лет сорока, до глаз закутанной в прорезиненный плащ, которая изучала расписание поездов с таким видом, словно в этом расписании крылась важная секретная информация. Просто хихикнул, не удержавшись, и сразу же об этом пожалел: женщина, оказавшаяся младшим школьным инспектором, немедленно сцапала меня за рукав и отвела к дежурному по вокзалу. Пришлось долго объяснять, что я болею, занимаюсь дома, а за город еду к своему репетитору по математике - хорошо еще, что никто не стал проверять эти сказки. С тех пор я зарекся реагировать на 'мелких сошек'.
Вообще-то они - безобидный, хотя и суетливый народ. Если их не трогать, а только наблюдать издали, можно увидеть много смешного и необычного. Например, то, как они одеваются и подчеркивают свою принадлежность к Инспекторам, все их начищенные ботинки, сверкающие плащи, портфели, солнечные очки со стеклами-крышечками, торчащие из карманов золоченые авторучки, огромные блокноты в обложках из 'мраморного' картона и прочие вещи, которыми никогда не увлекаются обычные люди.
'Большие начальники' попадаются в электричках реже, только в тех случаях, когда им почему-то не удается взять служебный автомобиль. Это, как правило, мужчины средних лет в серых или черных костюмах, лысоватые, ухоженные, пахнущие хорошим одеколоном, некоторые даже с маникюром или немыслимо дорогими наручными часами. Никаких резиновых плащей или темных шпионских очков, самое большее, что они могут себе позволить - это шелковый зонт или небольшой черный кейс с кодовым замком. Все остальное таскают за ними 'шестерки' - те же 'мелкие сошки', пристегнутые к начальству, как собачки.
Ходят 'большие начальники' величественно, неторопливо, но никогда никуда не опаздывают - для
