класс. Сидят милые фабричные детишки и слушают учительницу, которая на полном серьезе рассказывает им о плоской Земле, покоящейся на трех китах...
- Ничего такого в школе не говорится! - у меня прорезался голос.
- Ну, это так, метафора, что ли... На самом деле, конечно, она рассказывала о чем-то другом, но общий смысл был именно такой: центр Вселенной - это наша страна, а за ее пределами дикари живут на деревьях, питаются финиками и пляшут вокруг костра... - Зиманский двумя руками с силой потер лицо. - Как я устал!.. Как давит на меня эта необходимость ничего не говорить, ничего не делать, ни во что не вмешиваться! Сижу десять лет, как собака в будке, лаять - лаю, а укусить не могу... Вам хорошо, будь ваша Земля хоть плоская, хоть квадратная, хоть вообще в виде цветочка. Вы удивительные, вы - другие, вы - вообще какое- то чудо. А я - Алиса в стране чудес...
Мы молчали. Я совершенно ничего не понял, а вот Хиля, похоже, поняла, и это здорово испортило ей настроение.
- А я ведь хороший парень, - неожиданно сказал Зиманский. - Я вас обоих люблю. У меня, кроме вас, никого нет.
- Да успокойся, - Хиля потрепала его по руке. - Мы же не отказываемся от тебя, только не включай больше эту гадость. Включи лучше опять 'классику', прекрасная ведь музыка! И выпьем еще чаю. Вон, темнеет на улице, дождь будет... Останешься у нас ночевать?
- Если позволите, - Зиманский расслабленно улыбнулся. - На самом деле, я же зла не хотел. Думал, вы удивитесь, не больше. Для меня-то м о й государственный гимн - не более чем мелодия.
- Так ты все-таки иностранец? - спросил я.
- Я - русский, - он приложил руку к груди. - На сто процентов. Потомок вятичей, и все родные у меня светловолосые и светлоглазые. Я даже сказки русские народные все в детстве прочел, для общего развития.
- Тогда у тебя не может быть другого гимна, - уверенно сказала Хиля.
- Не может, но есть. Поверишь - я даже слов его не помню. Раньше на ту же музыку другие были - их наизусть знал. А теперь вот - и не знаю, - Зиманский принялся старательно размешивать ложкой чай. - Я и пионером был, между прочим.
- Мы все пионерами были, - улыбнулась моя жена.
- А вот мы - не все. Кто успел, тот походил в красном галстуке. А молодежь, кто уже после событий растет, они - просто так, как крапива...
- Событий?
- Да. Я не могу, - он снова прижал руку к груди, - сказать правду. Меня накажут самым мерзким образом - заберут обратно.
Глаза Хили испуганно расширились:
- А там так плохо?..
- Мне - плохо. Исключительно мне. Я не должен трепаться... вещи никакие не должен приносить... но вещи - это все-таки не информация, это просто вещи. Ладно, слушайте про 'мгновения'...
* * *
Одна дверь, вторая, третья - все заперты. Я набрал полные легкие воздуха и заорал на весь коридор, пугая, должно быть, людей-мышек, тихо прячущихся с норках своих кабинетов:
- Ма-лень-ка-я!..
Откуда-то, из невероятной дали, мне ответили сквозь кирпич и металл, совсем слабо, еле слышно: 'Папа!'. Я бросился туда, слушая, и нашел - девчонку заперли в комнате триста двенадцать, на двери которой было написано 'Электрощитовая', и она царапалась изнутри, как когда-то Ласка, если мы, не заметив на полке шкафа светящихся кошачьих глаз, нечаянно захлопывали дверцу.
- Маленькая! Это ты? - я уже искал, чем открыть замок.
- Я, я! - она застучала. - Выпусти!
Минута ушла на то, чтобы добежать до пожарного щита, еще минута - путь обратно, с коротким ломиком, и пять - ожесточенная война с металлической дверью, которая и не думала подаваться.
- Папа! - крикнула с той стороны девочка. - На посту посмотри!
- И в кого ты такая! - воскликнул я, мысленно хлопая себя по лбу.
Она угадала: добросовестные служащие, убегая, повесили ключ на место и даже (я посмотрел) расписались в журнале у отсутствующего дежурного (опять это волшебное слово - 'отсутствует'!). Я подумал и тоже оставил свою подпись - для истории. Когда-нибудь все утрясется, и дежурный, листая свою амбарную книгу, с изумлением увидит там незнакомые и все же - знакомые каракули: подписался я своей старой фамилией, для смеха, наверное.
Девчушка бросилась мне на руки, как только я отпер дверь, и обняла меня за шею. Мордашка ее в грязных потеках слез сияла.
- Я все время теряюсь, - прошептал счастливый голосок мне в ухо. - Знаешь, как страшно было!.. Все ушли, меня бросили...
Я понес ее в триста седьмую, и там, не спуская с рук легкое детское тело, весело схватил телефонную трубку - но там было немо.
- Черт! Коммутатор не работает...
- Война началась, - очень серьезно сказала девочка. Ее глаза были вровень с моим глазом, и я видел, что она искренне верит своим словам. А мне вспомнился кошмарный сон в больнице, куда я попал после гибели родителей: там тоже шла речь о войне, между нами и теми, кто показывает кино.
- Глупости, - пробормотал я, стуча без всякого толка по рычагам. - Не может быть. Кто тебе сказал?
- Мама говорила: если война начнется, телефоны перестанут работать.
Я подумал, что в этом есть какой-то смысл, но решил не пугать ребенка еще больше:
- Это не война. То есть, война, но маленькая. Только на этой территории. Скоро прибудут войска и спасут нас всех.
Она покачала головой:
- Не тех, кто в подвале.
- Знаешь, что? - я посадил ее на стул. - Посиди здесь, порисуй, что ли... Я за мамой, наверх. Не бойся, я дверь запру и заберу ключ с собой.
- А ты скоро придешь? - она доверчиво взяла меня за руку.
- Постараюсь. Лифт, правда, не работает. И я забыл спросить у твоей мамы, на каком мы этаже...
- Это нижний уровень, - девочка потопала ногой по полу, - дальше ничего нет. То есть, там иногда что-то шумит, но я не знаю, что.
- Я смотрю, ты часто тут бываешь, - заметил я.
- А то! - она весело засмеялась. - Няня у меня такая, - девочка подумала и вдруг явно повторила материнские слова. - Отыгрывается на ребенке за свое неумение жить. Она тут лечилась от а-мо-раль-ного поведения, а теперь ее никуда не берут на работу, только няней в семью. У нее два мальчика, а муж бросил, потому что она была гулящая.
- Нельзя так говорить, - я погрозил пальцем и двинулся к двери, чувствуя ломоту и усталость во всем теле. - Жди меня, будут стучать - не отзывайся.
'Неизвестно кому доверяют ребенка, - лениво ползло у меня в голове, пока я шел, отчаянно зевая, к неработающему лифту, - а потом удивляются, кто у них вырастает. Нет, эту няню надо будет выгнать... Господи, о чем это я?'
И снова - картинка мелькнула в голове, та самая, с белой подушкой. На этот раз я почти расслышал слова Милы, и были они, кажется, обращены ко мне...
Так, что мы имеем? Лифт, на котором нельзя уехать. Но не может же быть, что это единственный путь наверх. В случае аварии люди должны как-то подниматься, а значит - надо искать.
И я стал искать. Поблизости не было ничего похожего на лестницу, все двери сияли одинаковой масляной краской. Я прошел коридор до конца, пока не уперся в стенд с объявлениями - взгляд мой выхватил из общей пестроты крупные буквы: 'Внимание! В нашем клубе - новый художественный фильм!'. Вернулся к лифтам и пошел в противоположную сторону, там мне попался застекленный вход в музей - надо будет как-нибудь обязательно зайти... Желанной двери на лестницу нигде не было.
