- Иди ты со своей травой!..
- Ладно, не бухти. В город выйти надо, а козлы эти - на всех дверях. Что они, как с цепи сорвались? Я говорю: идите, вы свободны! А они, представляешь: мы не можем, мы лечимся! Идиоты... Ну, правда, нашлись тут ребята, не у всех крыша съехала.
- Я бы уж вернулся. Надоело. Толку никакого, они же ни хрена не понимают, им одно талдычишь, они тебе - другое... совки чертовы...
Я почти ничего не понимал из этого разговора. Ну, выпустили больных - об этом я слышал. А что за трава? Кто такие 'совки'? И при чем тут какая-то станция?
И тут меня озарило - я понял, при чем...
Но времени не было - я пополз дальше, едва подавив в себе желание громко постучать и, пользуясь своей недосягаемостью, крикнуть: 'Ау, я вас слышу!'.
Они все еще говорили, но расстояние растворило и сделало неразличимыми их голоса. Труба вела меня к двери - я уже видел ее, приоткрытую в слабый свет, на выложенную кафелем площадку, к долгожданной запасной лестнице. Там был воздух, там можно было встать во весь рост, потянуться, подышать...
Миг - и я вырвался, хрипло кашляя и почти не думая о том, что предстоит еще подниматься на смертельно уставших ногах, искать наверху неведомый центральный пост, сталкиваться, возможно, с посторонними. Главное - свобода. Вот уж не думал, что страдаю клаустрофобией...
Лестница была пуста. Овальная дверца, через которую я вылез из трубы, висела на искореженных петлях, замок был совсем недавно взломан - я увидел царапины, обнажающие беловатый металл, следы то ли лома, то ли топора. Выходит, кто-то мне помог, сам того не зная. Ну и спасибо.
Не буду описывать подъем, хотя и его можно было бы заснять для истории. Человек, у которого все тело ноет от усталости, а глаза (в моем случае - глаз) слипаются от жестокого недосыпа, производит впечатление пьяного - и вот так, пьяно шатаясь, я карабкался вверх, перебирая руками по перилам и вполуха прислушиваясь, не несет ли кого-нибудь по мою душу. На первый взгляд лестница казалась бесконечной, но постепенно глухой шум, доносящийся откуда-то сверху, начал распадаться на голоса и выстрелы, и я понял, что поверхность близка.
От усталости мне даже не было страшно - я просто ничего не чувствовал. Ну, убьют. Подумаешь, важность какая. Зато можно будет лечь и больше не подниматься...
Все на свете рано или поздно кончается, и мой путь наверх кончился тоже. Последний пролет, засыпанные сверкающими осколками ступеньки, стандартная зеленая дверь с зеркально вывернутой надписью 'Запасной выход' на остатках стекла, кровавые отпечатки пальцев на никелированной ручке, круглые капли крови на полу (бедняга, похоже, здорово порезался), знакомый коридор первого этажа - и я окунулся в кошмар.
То, что творилось наверху, потрясло меня более всего, виденного за тридцать два года моей жизни - а видел я немало. Все мои прошлые впечатления, все беды, радости, сюрпризы, моменты отчаяния - все вдруг провалилось в бездонный колодец, а сверху, на крышку этого колодца, уселся самодовольный ужас и скорчил мне гримасу...
Мертвый - безнадежно мертвый, белый, исковерканный человек в медицинском халате поверх серого костюма лежал, беспомощно раскинув руки, поперек ковровой дорожки, а чуть дальше, в распахнутых дверях кабинета, скорчился еще один - живой, но умирающий, с огромной зияющей раной над правым ухом, кровь из которой залила пол огромной маслянистой лужей. Я бросился к нему, инстинктивно, но увидел, что в самом кабинете, в разных позах, застыли еще трое, среди них - та красивая женщина в розовом свитере, которую я встретил в самый первый миг на этой территории. Здесь же был и гладкий Феликс, он тормошил, всхлипывая, женщину за плечо, словно не видя ее обескровленного лица с открытыми, расширенными до предела глазами... Я ушел - ничем нельзя было им помочь.
Все вокруг меня было взломано, перебито - даже цветные репродукции на стенах скалились раскрошенным стеклом. Растоптанные листья фикусов, поваленные стулья, вывороченные из столов горы документов, по которым уже пробежались чьи-то грязные подошвы, оторванные телефонные трубки и куски аппаратов, чернильницы (возле каждой, на полу, черно-фиолетовая лужица), карандаши, россыпи скрепок - все говорило о битве, которая кипела в этом здании час или два назад, но все уже кончилось - теперь вопли и стрельба доносились с улицы.
Я не прятался - смысл?.. Кому суждено быть повешенным, тот не утонет. В голове вертелось лишь главное: Мила выглядывала на центральном посту в окно, значит, этот пост находится на поверхности, вероятно, на первом этаже. Надо просто заглядывать во все двери, я догадаюсь, если найду, я просто почувствую...
Новый приступ тошного страха: четыре женщины в разгромленном машбюро, и все - лицами в клавиатуры машинок, руки - на коленях, всем стреляли в затылок, не дав подняться. Медицинский пункт: седенький доктор с добрым, как в детской книжке с картинками, лицом лежит среди своих белых сверкающих шкафчиков и неподвижно смотрит в потолок, и тут - ни одного целого стекла, словно неведомые мне вандалы получали удовольствие от смертного стеклянного звона. Приглядевшись, я понял: они что-то искали, по полу раскиданы лекарства, шприцы, ватные шарики, разлита зеленка, попахивает нашатырем.
Холодно: побиты окна, в коридорах гуляет сквозняк, вымораживая аквариумы с рыбками, цветы на подоконниках, стаканы с недопитым чаем...
Как странно: начинает светать. Я огляделся в поисках часов и наткнулся взглядом на 'План эвакуации сотрудников при пожаре', аккуратно начерченный на ватмане и забранный под стекло - единственно целое. Мелкими буквами, каллиграфическим почерком, каждая комната была названа там по имени, и нужный мне центральный пост - тоже, он располагался в правом крыле здания, в комнате номер семь.
Центральный вестибюль. Никого, лишь в двери стеклянные видно: несколько человек в коричневых робах прямо на снегу избивают охранника, молча, без криков, словно в немом кино. Не кричит и он, лишь закрывает от ударов голову и пытается встать, но его вновь валят с ног и продолжают бить, не оглядываясь по сторонам...
- Эй! - крикнул кто-то.
Я обернулся. Ко мне настороженно, как-то по-крысиному бочком, приближался сутуловатый густобровый мужчина в черной кожаной куртке и знакомых уже синих штанах наподобие шоферских, с вытертыми коленками. Он держал монтировку, потряхивая ею, словно примерялся для удара, и смотрел на меня, как на странную зверушку, некстати вынырнувшую из норы прямо перед охотником.
- Не надо этого делать, - попросил я и удивился, до чего уравновешенно звучит мой голос. - Я вас не трогал - и вы меня не трогайте.
- Ты из этих, из начальства? - вкрадчиво спросил он, сверкая глазами.
- Конечно, нет, - я на полшага отступил от него, не отрывая взгляда от монтировки. - Я, скорее, пациент - меня привезли... на тестирование.
- Ах, пациент... - разочарованно, как мне показалось, протянул он. - А чего ж ты тогда не в пижаме?
- Так я же говорю - только привезли. Ночью. А тут - вся эта беготня...
Мужчина выпрямился и опустил-таки свое оружие:
- Беготня - это да. С ума прямо посходили... А я и смотрю - не похож ты на начальника. За что взяли- то?
- За аморалку! - быстро ответил я первое, что пришло в голову.
Он радостно хохотнул:
- Ну, это я понимаю! У вас тут все шиворот-навыворот, нормальные вещи аморалкой обозвали. Что ж нам, мужикам, и жить теперь нельзя? В узел прикажете завязать? - он снова хохотнул. - Ладно. Теперь ты уже не пациент, нету ваших докторов, можешь шагать к своей... аморалке.
- Спасибо, - я попытался улыбнуться, но вышло криво и неискренне.
Он развернулся и, напевая, двинулся к выходу, по пути грохнув монтировкой по голове какой-то гипсовой скульптуры, стоящей у дверей.
И тут я услышал визг - он многократно отразился от коридорных стен, прозвенел по потолку, ударив в каждый светильник, и угас. А уже бежал туда, потому что визжала женщина (Мила?), и она была в
