правда, добавил: 'То есть против шила'. Если расширить: нет приема против жестокой физической силы толпы, никакой логикой не постичь ее действий, никаком умом не понять. А пули, водометы, слезоточивый газ нельзя применить в городе с двухмиллионным населением. Что же остается? Спалить спецзону полностью каким-нибудь направленным взрывом - вместе с нами, живыми?..
Я представил: там, снаружи, за плотным кольцом войск, просыпаются люди, разбуженные не мирными своими будильниками, а воем сирен гражданской обороны и ударами в рельс на каждой пожарной вышке, матери в испуге бросаются к детям, мужья - к женам, сестры - к братьям, кто-то судорожно звонит лучшему другу, чтобы узнать, все ли с ним в порядке, кто-то - любимой девушке или стареньким родителям, школьные учителя, собравшись кружком, пишут от руки объявления об отмене занятий и вешают их над дверями, на фабриках и в учреждениях спешно отпираются комнаты химзащиты и входы в убежища - на случай непредвиденной беды. Весь город, как одно живое существо, испуганно прячется в норку, чтобы переждать грозу, а по улицам без всякого специального распоряжения идут колонны военной техники, маршируют все новые солдаты...
А все-таки - что же случилось? Почему - именно сегодня, девятого февраля, в пятницу?..
Я огляделся и сразу увидел то, что искал - радиоприемник. Он висел немой черной коробкой в углу, над столиком с графинами и стаканами, и я шагнул к нему, глядя в решетчатый рот динамика, как в омут. Сейчас. Радио не соврет - оно просто расскажет не всю правду. Совсем как я. Но и это будет немало.
- ... будет не надо! - с полфразы заорал незнакомый голос, стоило мне ткнуть кнопку. Я испуганно убавил громкость. - Не допускайте инспекторов в ваши квартиры! Никаких инспекторов! Они не имеют права вмешиваться в вашу личную жизнь!..
Я вздрогнул и отступил, прижимая руки ко рту, чтобы не закричать, но ужас хлестал через край, и я почувствовал: еще секунда, еще слово из черной пасти радио, и паника лишит меня рассудка. Это было нереально, дико, страшно - то, что я услышал. Словно темная, покрытая жестким волосом лапа с острыми когтями вдруг полоснула по детскому лицу - вот как это было. И ни выхода, ни надежды - лишь клокочущий чужой голос:
- Немедленная отмена продовольственных талонов! Расчет только на деньги, никаких норм и карточек, никакого учета! Отстаивайте свои права, граждане, требуйте справедливого распределения!.. С сегодняшнего дня все талоны объявляются недействительными!..
- Заткнись! - непослушным голосом прошептал я.
- Отмена цензуры во всех областях деятельности! Вы имеете право открыто выражать свое мнение, каким бы оно ни было! Имеете право собираться в любом месте и с любой целью! Сво-бо-ду собраний! Сво-бо-ду!!!
- Заткнись!.. - я застонал, не в силах подойти и выключить приемник.
- Взрослые! Защитите своих детей от произвола пионерской организации, оглупляющей юные мозги! Займитесь сами их воспитанием, не давайте насаждать мертвую идеологию! Немедленный запрет любых молодежных объединений! Немедленный запрет деятельности Всеобщей Партии Социализма! Однопартийной системе - НЕТ!!!..
- Ну, пожалуйста... пожалуйста, прекратите... - я почувствовал горячие слезы, они текли даже из больного глаза, причиняя невыносимую, обжигающую боль.
- Граждане, ваша свобода - в ваших руках! Нет - произволу военных и государственных чиновников! Нет - системе жесткого распределения! Нет - издевательской пирамиде служебных рангов! Нет - унизительной системе соцобеспечения! Не отдавайте своих стариков в приют! Не позволяйте инспекторам наклеивать вам ярлыки! У свободного человека нет и не может быть статуса - он ЧЕЛОВЕК!!!..
'Этого не может быть... - в ледяном оцепенении подумал я, опускаясь на первый попавшийся стул, - никогда - у нас - такого не может быть... Это же конец всему - если правда. Останется только умереть'.
Голос все кричал из динамика, захлебываясь издевательской, торжествующей, победоносной силой:
- Нет - государственной собственности! Вы имеете право быть хозяевами своей земли, своих жилищ и предприятий! Нет - информационному заслону! Вы имеете право знать, что творится в окружающем мире! Нет - официальной пропаганде! Нет - невежеству! Долой режим, при котором за мелкую ссору люди попадают в спецбольницы на психообработку и выходят оттуда бессловесными растениями! Нет - психообработке! Вы сами можете решить свои проблемы!..
Я сидел, покачиваясь на месте, как сомнамбула, и вдруг вспомнил весельчака из Радиокомитета. Он так спешил - куда? Неужели на свое рабочее место, чтобы по неведомому сигналу из спецгородка начать самую жуткую передачу в истории города? Что он вынес с собой? Неужели - вот этот самый текст, каждое слово которого - гвоздь, вгоняемый в крышку коллективного нашего гроба?..
Голос еще что-то выкрикивал, призывал, грозил, но мой слух уже отключился от него, перестал воспринимать непрерывный поток ужаса, льющийся из динамика раскаленной черной кровью. Снаружи, в морозном воздухе зарождающегося дня, ожил мегафон, и его звук показался мне таким успокоительно- родным, светлым, солнечным, что я заплакал до боли в сердце.
- Внимание! - разнесся над территорией властный окрик невидимого военного. - Внимание! У вас есть десять минут, чтобы все обдумать и прекратить сопротивление! Ситуация под контролем! Вы не сможете покинуть больницу - зона окружена! Я, начальник гарнизона генерал Куберт, обещаю, что все пациенты, которые проявят сознательность и откажутся помогать посторонним лицам, находящимся на территории, останутся живы и будут возвращены в блоки для дальнейшего лечения. Все прочие лица подлежат уничтожению - без суда и следствия! Слышите меня? Десять минут! Через десять минут, в случае продолжения сопротивления, будет применено ОМП!.. Для тех, кто не знает - это Оружие Массового Поражения. У нас нет другого выхода - вы угрожаете безопасности мирных граждан!
- Шутишь, - сказал я, поднимая взгляд на светлеющий прямоугольник окна. - Здесь же люди... здесь сотрудники... Трубин... Полина... да я, наконец!
Словно отвечая на мои мысли, генерал спокойно и рассудительно сказал:
- Персоналу и другим лицам, не имеющим отношения к противоправным действиям, я предлагаю занять укрытие! Вы знаете, как в него попасть! Повторяю: у нас нет другого выхода! Вы нас вынуждаете!..
Приемник еще плевался лозунгами, но все это сделалось вдруг неважно - я подошел и выключил его. Повернулся к окну, посмотрел на кружащийся, как муха, вертолет, сказал ему:
- Видишь, как все несправедливо? Что это будет? 'Конусами' забросаете? Или только одну бомбу скинете на наши головы - но уж такую, что мало не покажется?.. Пожалуйста, только не химию - лучше уж ядерный заряд. Читал я о химии. Не хочу. Скажи им там, ладно? От химии с живого человека облезает кожа... а я хочу умереть легко. Скажи им...
И тут голос, которого я совершенно не ожидал, который, наверное, не надеялся услышать, тихонько, грустно, почти нежно позвал меня сзади:
- Эрик!..
Я повернулся в испуге - и замер, потому что ни разу еще не видел у Трубина такого лица...
* * *
Зиманский не пришел ни на следующий день, ни через два дня, ни через неделю. Пару раз у меня было побуждение заглянуть после службы в свой старый служебный дом, позвонить в квартиру номер пять и спросить: 'Егор, в чем, собственно, дело?'. Но я спешил домой, к Хиле, которая всегда возвращалась раньше меня и успевала приготовить ужин. Вечера у нас проходили под копирку: еда, разговоры, мытье посуды, ванна, потом - действо, которое моя жена ехидно называла 'проверкой матраса', и все - спать. Один раз зашел семейный инспектор, худенький строгий старичок с папкой под мышкой, убедился, что мы мирно живем вместе, и подарил открытку с красными маками - традиция у них, что ли, такая? Иногда мы слушали музыку, больше 'классику', но постепенно перешли на обычное радио, поставив новый серебристый приемник на полку, на самое видное место.
Наши дни были заняты под завязку. Переехав, мы оба неожиданно обнаружили, что лишились теперь и множества благ, которые будто по мановению волшебной палочки сыпались на наши головы раньше. Если родители всегда доставали нам продукты в своих специальных служебных распределителях, то теперь мы по очереди вынуждены были выстаивать 'хвосты' в обычных магазинах, вместе с рабочими, дворниками и такими же служащими, как мы, что приводило Хилю в бешенство. Никто больше не подвозил нас в
