Откровенно говоря, я с трудом представляла себе встречу с таким
больным композитором.
* * *
Оказавшись в Москве, я не сразу решилась позвонить - а что,
если мое появление окажется некстати и только усложнит
положение? Все же после некоторых колебаний пришлось
набрать номер.
Вспоминая тот первый звонок и все, что последовало за ним, я и
сейчас испытываю глубокое волнение. С тех пор прошло больше
десяти лет, и все эти годы я не находила в себе достаточной
душевной устойчивости, чтобы вновь погрузиться в переживания
того времени, испытать их остроту. Теперь, когда я отважилась
писать об этом, я стараюсь настроиться как можно более
формально, сохраняя безопасную дистанцию.
* * *
В трубке чуть слышно звучал неровный, слабый, как шелест,
глуховатый голос, почти шепот. Его было больно слушать,
казалось, что он прервется прямо сейчас. Я почувствовала себя
ужасно виноватой, что позвонила. Но тут же разговор
перехватила Татьяна Борисовна, и ее тон, уверенный и
приветливый, подбодрил меня. Мы договорились о встрече.
* * *
В этот дом я странным образом всегда опаздывала, хотя вообще
это не моя привычка. Первый мой визит был отмечен почти
двухчасовым опозданием! Татьяна Борисовна по телефону
подробно описала маршрут, но от растерянности в дороге у меня
все как-то не сходилось: я попадала не на те линии, не в те
троллейбусы, уезжала в обратном направлении, выходила не на
тех остановках. Ужасаясь своей внезапной расхлябанности,
обезумев от оплошностей с транспортом, путаясь в
расположении домов и подъездов и, наконец, попав на нужный
этаж, оказываюсь в темноте: на лестнице нет света. Долго ищу
зажигалку, долго при слабом огоньке, обжигая пальцы, ищу
дверь в квартиру, долго не могу найти звонок. Готовая к
холодному приему, нажимаю на кнопку.
Дверь открывается, и сразу все преображается. Меня встречают
так тепло и радостно, что я тут же забываю свои несчастья. Как
это прекрасно - вся семья выходит встречать гостью: как будто
меня здесь уже заранее любят, как будто я ужасно важная
персона.
А когда я вижу медленно приближающегося по коридору
Александра Лазаревича, внутри что-то резко щелкает, как
совпавшие стрелки часов.
Почти невесомый, почти бестелесный, едва стоявший на ногах,
опиравшийся правой рукой на палку, а левой державшийся за
стену, колеблемый, как осенний лист, малейшими движениями
воздуха, он показался мне не столько больным, сколько безмерно
изнуренным и обессиленным страданиями, бесплотным, как
легкая дымка, со светлым взглядом, полным по-детски открытого
