на Рамсеса.
— Папа, ты видел, у меня новая кукла? — кричала девочка и приближалась.
Рамсес испытывал полнейший ступор и не мог поверить, что у него есть дочь! Подбежав…девочка кинулась в объятья к Дэвису!
— Замечательная, — сказал отец ребенка, беря дочь на руки. — Откуда она?
— Батюшка Велорет подарил и я с мамой иду сказать ему спасибо. Он оставил куклу у двери и записку с ней.
Наблюдая за этой сценой, Рамсес не заметил, как следом подошла полноватая девушка в яркой юбке: из-за одежды в непосредственной близости она воспринималась довольно крикливо.
Рамсес перевел взгляд с юбки на лицо девушки — черты, необыкновенно точной копией сближали ее с Дэвисом, и совершенно рознили маму и дочь. А еще, она счастливо улыбалась и эта эмоция, так выглядело, не собирается покидать ее облик.
— Здравствуй, папа, — поздоровалась она с Дэвисом и поцеловала того в щеку.
— Юля, это… — Дэвис, продолжая пребывать в напряжении, поспешил представить Рамсеса, но, понятное дело, замешкал.
— Я не помню имени, — пояснил Рамсес в помощь Дэвису и протянул Юле руку. А, глядя на улыбающуюся девчушку, он добавил: — Я партизан, как называла меня прабабушка твоего папы.
Девочка звонко захохотала.
— Юля — жена и мама, — представилась она, пожимая руку Рамсеса.
Довольной Юле, он ответил дружелюбной улыбкой и снова посмотрел на их красивую дочь — невозможно было поверить, что родители (оба!) больны синдромом Дауна, в отличие от ребенка. Ему совершенно не было понятно, как подобное могло получиться? Не помня ничего о себе, в то же время, он определенно знал, что дети непременно похожи на папу или на маму. А то, кого сейчас мог видеть Рамсес, скорее, походило на чью-то шутку, чтобы Юля и Дэвис почувствовали себя родителями. Но едва ли ребенок мог выглядеть настолько счастливым, следуя чьей-то просьбе подыграть роль дочери? Да и могла ли, по сути, осилить такую роль маленькая девочка?
— Как тебя зовут? — обратился Рамсес к ребенку.
— Вера, — по-детски мило улыбаясь, ответила она.
— А я, вот, не скажу тебе, как меня зовут.
— Почему?
— Потому, что я и твой папа, мы идем искать мое имя.
— Оно потерялось?
— Потерялось.
— Папа, неужели имя может потеряться?
— Может, иногда.
— И мое, может?
— Твое, не может. Я читал, это бывает у больших, у кого было сильное умственное напряжение.
«Вдобавок, кому бьют по голове, — добавил Рамсес про себя, вспоминая обстоятельства, которые поведал ему Дэвис, чему очень порадовался, потому как это продолжало указывать на работу памяти хотя бы от момента пробуждения».
— А сколько тебе лет? — поинтересовался Рамсес у Веры.
В ответ она сжала кулачки на обеих ручках и старательно оттопырила три пальчика.
— Юля, как же вы на улице? — заботливо спросил Дэвис.
— Отцу Велорету пошли говорить спасибо, он передал Вере куклу.
— Идите домой. Я сам передам от вас спасибо. Отец Велорет сам тебе сказал, не выходить на улицу, пока болит у тебя горло.
То, с какой заботой разговаривал Дэвис с Юлей, заставило Рамсеса вспомнить о том, что, нечто подобное, он тоже когда-то испытывал по отношению к кому-то, но совершенно не понимал, к кому.
Желание Рамсеса вспомнить, к кому именно, прервал Дэвис:
— Нам надо идти. Я опоздаю.
— Но-о, — протянул Рамсес, сам до конца не сообразив, но, зачем-то размышляя между тем, куда ему пойти дальше: или с Юлей и Верой к ним домой или в церковь.
— Наш папа поет в хоре, — объяснила Юля, по-прежнему улыбаясь.
— Я иду туда репетировать, — не понимая замешательство Рамсеса, добавил Дэвис и растерянно глянул на него.
— Если б мы не встретили Юлю с вашей дочерью, — вкрадчиво заговорил Рамсес, — то, мы к ним бы не зашли?
Дэвис приложил ладонь к щеке, этим жестом неловко скрывая отчего-то некое смущение.
Как и все это время, с улыбкой на устах, Юля спросила у Рамсеса, чем отчасти спасла мужа:
— Может, пока идет репетиция, Вы пойдете к нам?
— Хорошо, — тут же согласился Рамсес, и спешно добавил: — если Дэвис не будет против.
— Идите, — сухо согласился он.
Они разошлись и Рамсес последовал за Юлей и Верой, а Дэвис поспешил в церковь.
Новые спутницы Рамсеса направились к тому углу, откуда только что вышли. Из-за продолжающейся головной боли, он плелся следом и, понимая, что это не вежливо, все же косился на Веру. Она настолько была весела, что шла вприпрыжку. Время от времени подбрасывала куклу и всякий раз, как ловила, заразительно смеялась. При этом упасть кукле не было никаких шансов: именно настолько преданно она выражала любовь к ней.
Рамсес поймал себя на мысли, что, повстречав их, он тоже не перестает улыбаться.
Они завернули за угол длинного строения с просевшей посередине крышей и, сделав несколько шагов, Юля открыла дверь, ведущую внутрь этого одноэтажного здания.
— Заходите, — пригласила она, широко улыбаясь.
Юля отпустила руку дочери и та забежала первой. Пропустив вперед Рамсеса, Юля зашла последней и закрыла за собой дверь на длинный продолговатый крючок, основание которого прочно крепилось к стене, что находилась сбоку.
С улицы они пошли по совершенно темному узкому коридорчику. Но где-то через десяток шагов вправо предстал довольно просторный продолговатый и менее безнадежно темный коридор, где было множество дверей по обе стороны, а вдалеке, напротив, виднелось окно, тускло пропускавшее свет.
Идти далеко им не пришлось: первую же дверь Юля открыла и радушно предложила всем заходить. Продолжительный на всю длину и ширину в этой комнате яркий половик ручной работы состоял из различных лоскутов материи и располагал войти не менее гостеприимно.
«Вероятно, над ним поработал тот же мастер, — подумал Рамсес, вспоминая похожее изделие в доме прабабушки Дэвиса и проведя аналогию с мебелью там же».
Они жили в комнате, которая была просторна, без излишеств и, если можно так расценивать, то, единственной тут доступной им роскошью служил вид из окна на чарующе ярко-позолоченные купола. Но, пожалуй, было и еще одно богатство — многообразие Вериных фотографий, которыми были увешены стены.
Комната была так же продолговата и по объему копировала длинный коридор, но раз в десять короче. Здесь пахло домашней едой вперемешку с резким запахом, который отдаленно напоминал Рамсесу женские духи — настолько запах был резок, а не выразителен и тонок, как представлялось это ему. Тут, за скромной домашней обстановкой и, выкрашенными в бело-голубой цвет, стенами и потолком, угадывалась радушная хозяйка, которая поддерживала идеальный порядок. Основным подтверждением тому, служил, явно пошитый своими руками белоснежный открахмаленный тюль — настолько он выглядел бережно и идеально сшит по размерам. Убранство окна венчали шторы, — уложенные красивыми узкими многочисленными полукруглыми фалдами сверху, они, в том же исполнении, свисали длинными полотнищами по обе стороны высокого зауженного окна. За этим, если угодно, облачением, откуда исходил свет, с улицы не сразу можно было заметить решетку из мелких прутьев.
Вдоль одной стены размещались два предмета — небольшой стол, за которым кушали и сразу же за ним диван-«Книжка». Оба, но по-отдельности, они были накрыты одной и той же пестрой тканью.
