— Чего?
— Это я к слову сказал.
В задумчивости, он посмотрел на церковь. В свете уходящего солнца уже с трудом различался облик прельстительного Божьего храма, но очертания куполов строгим и четким золотым клеше продолжали тесниться к небу.
— Красивая у вас дочь, — сказал Рамсес, возвращая мысли в эту комнату.
— Очень! Некоторые люди, украдкой, — Юля хохотнула, — спрашивают у нее, хорошо ли мы о ней заботимся? Но… — счастливая, улыбающаяся Юля покачала головой, стараясь подобрать те выражения, которые смогли бы отразить самое искреннее отношение к ребенку. Но все же она ответила обычным предложением, которое, пожалуй, невозможно заменить ничем другим, — мы так сильно ее любим!
— Зачем спрашивать-то? По ней же видно.
— Наверное, потому что мы живем несложно. Но я стараюсь! Она чисто и красиво одета. И Вера всегда радостна. Дэвис охотно и мне помогает во всем, и продолжает заботиться о бабушке. Ей много лет, он не стал волновать ее во второй раз и не сказал о рождении дочери, чтобы с ней ничего не случилось, — на секунду Юля поджала губы, затем, продолжила: — Я его понимаю, никто не хочет оставаться один. Хотя, мы и есть у него, но, если умрет прабабушка, то он останется один: ни с кем из прошлой жизни, — далее Юля заговорила немного повеселев. — А еще, я люблю готовить и вязать. Что я делаю, Дэвис носит бабушке. А ей говорит, как о покупке, чтобы она не волновалась. Я такой ковер ей тоже смастерила и только с ее любимыми расцветками — желтым и зеленым.
— Уверен, что я, как человек непомнящий, — Рамсес виновато улыбнулся, — могу научиться от Вас не только улыбкам, но и, как жить самостоятельно, если вообще так ничего и не вспомню.
— Пожалуйста. А вообще-то, да. Вот, кто-то меня спрашивает, как мы — инвалиды можем жить самостоятельно? Несмотря ни на что, мы счастливы с Дэвисом. И самое райское у нас, что все получилось и никто не отнял нашу веру…
— Дочь? — перебивая, вырвалось уточнение у него: он попросту не поспевал в своем восприятии за ходом жизнерадостной Юли с ее восторженными рассуждениями.
Она рассмеялась.
— Что вы?! Зачем у родителей отнимать дочь? Нет! Я имела в виду, мы с Дэвисом всегда верили в то, что наступит тот день и час, когда нас примут, как всех людей. И это свершилось!.. Верочка — нам дочь. Значит, она состоит из полностью меня и Дэвиса. А нашу девочку воспринимают, как здорового ребенка! — похвасталась она. — Понимаете? — он не ответил, а Юля продолжала: — И нам не надо стараться ее прятать от чужих, чтобы дочу не обижали и не оскорбляли, — неожиданно для Рамсеса, Юля умолкла и стала серьезной. Она выдержала настоль продолжительную паузу, что он подумал, не переключила ли Юля внимание на что-либо другое и уже забыла, о чем хотела сказать. Это походило на то, как поступала в беседе прабабушка Дэвиса — Юля так же, как и она, впоследствии добавила, но с грустью: — Мы искренне не хотим, чтобы от комментариев людей Вера страдала, как мы.
У Рамсеса, до этой минуты прибывающего в легком, греющем душу, настроении, внутри пробежал холодок: внезапно он возник в груди, но, как-то легко и в то же самое время остро проскользнул по нервным окончаниям к голове, где и растворился так же неожиданно, как появился. По выражению лица нельзя было предположить, что Рамсес чувствовал внутри себя — он продолжал пить чай и, время от времени, поглядывал то на Юлю, то на Веру.
Пожалуй, короткая внутренняя перемена стала причиной того, что Рамсес по-другому начал относиться к истории с Юлей. Не пытаться анализировать. Вообще отбросить логическое мышление, чем до этого он занимался, сопоставляя тот или иной факт. Рамсес просто, безо всякого понимания, услышал (обычное для всех) желание — жить так, как хочется. Он перестал относиться к ее мечтам, как к чему-то сложному и только потому, что она — не такая, как (видите ли) он. А ведь ему даже сейчас, несмотря на состояние, хочется действовать так, как он сам желает — этому, вне всяких сомнений, не требовалось подтверждений. И уж точно Рамсес знал, что никто не сможет отобрать у него, столь родные ему, желания, где за обдуманным решением непременно он сделает выбор и обязательно сам!
Уйдя в себя в задумчивости, он машинально сделал очередной глоток чая. Все еще горячий напиток вернул мысли к происходящему вокруг и он посмотрел на Юлю. Она, как и прежде, сидела напротив, но теперь всматривалась в окно. Вместе с тем, милая улыбка хозяйки потеряла доброжелательность и вскоре — располагающей дежурной гримасой — она застыла на лице.
Боком сидя к окну, Рамсес заметил большую тень, которая скользнула в комнату и застыла на месте. Он не сразу повернулся, чтобы посмотреть, кто остановился у окна. Внимание было приковано к Юле: до этого радостная, она изменилась в лице, казалось бы, до неузнаваемости и, затаив дыхание, она замерла в ожидании.
— Мама! — испуганно крикнула Вера и, подбежав, она прильнула к ней.
Юля обхватила ребенка, прижимая голову девочки к себе, и так, чтобы закрыть ей оба уха.
— Что, дэ-бил-ка!!! — послышался со стороны улицы, приглушенный оконным стеклом, истеричный выкрик молодого человека.
Рамсес обернулся к окну, чтобы посмотреть.
На улице стоял молодой человек. Он прильнул к решетке окна, а руки сложил над головой, соорудив козырек из пальцев, и пытался разглядеть что-либо в комнате. Попытки же были напрасными: отсутствие освещения внутри и белоснежный плотный тюль — сводили его усилия на, нет. За спиной «пытающегося рассмотреть» стояла свора молодых людей. Тяжело было понять, сколько их там. Кто-то о чем-то сказал «смотрящему» и они разом принялись гоготать, как дикая стая гусей. Дальше последовали другие короткие реплики. По-прежнему слов было не разобрать, но стадный гогот перерос в истерию с еще более специфическими, но все так же отвратительными, звуками.
— Слышь! — громко заговорил «смотрящий», не шелохнувшись за окном, и его было слышно. — Чеканушка, ты там, или закрылась в казарме?! Покажи личико!
Полуживотные звукоподражания языковому общению людей — поодаль от металлической конструкции из прутьев — усилились.
Рамсес поднялся с места с твердым желанием направиться к ним.
— Пожалуйста, не надо, — спокойно, шепотом, попросила Юля, придержав его за руку. — Пусть думают, что нас нет. Они уйдут. А нас, как и всегда, Боженька защитит.
— Юля, я не могу и не хочу сидеть на месте, видя, что «эти» — за решеткой — себе позволяют!
— Вы не понимаете. Зачем? Они все равно пойдут спокойно прочь. И еще я боюсь, когда дерутся. И Вы же еще больны, — искренне уговаривала Юля. Всецело желая остановить Рамсеса, она прибегала к всевозможным аргументам. — Правда, не надо к ним ходить. Они уйдут. Им не известно, что в комнате кто- то есть. Вот, когда у себя был отец Велорет, он к ним вышел и все закончилось миром. А Вам — не надо к ним.
— Отец Велорет живет здесь же?
— Да, его комната напротив.
К решетке окна припали еще двое и также попытались разглядеть комнату. Они переговаривались, то друг с другом, то выкрикивали ересь в адрес Юли. И этот ужас полнейшей бессмыслицы сопровождался гомерическим смехом за окном, который, Рамсесу казалось, был в большей степени наигранным.
— Придурошная, отдай ребенка родителям, у которых выкрала младенца!
— Открой нам дверь! — как и прежде, настаивал тот «смотрящий», который встал первым. Он стоял по центру и не собирался уходить. — Ну? Хочешь, я тебе новый анекдот расскажу?
«Поймала девочка-Даун золотую рыбку.
Только собралась ей голову открутить, а рыбка, вдруг, молвит ей человечьим голосом:
— Не губи меня, исполню любое желание!
Девочка, отрывая рыбке хвост и кидая его в воздух, говорит:
— Лети, лети лепесток, через запад на восток…»
Пожалуй, Рамсесу тяжело было представить, чтобы они так же «умирали со смеху» от чего-либо другого. Сейчас же, собравшиеся за окном, буквально (и уже не наигранно) принялись смеяться до
