или нет?
— Ага! — поддразнила его Аня, — напугал тебя солдат. Он тебя из ружья — бах!
— Чудак, — сказал Марк, — как же не говорить, — иди сейчас к отцу, чтобы знали, а то беда...
Выслушав рассказ Волчка, Граев велел погасить костры и выставить вокруг поезда еще дозорных.
Ночь прошла тихо и, несмотря на тревогу, в лесной тиши мирно и крепко спалось мурманскому маршруту. Сладко дремали в лесной прохладе и оба декапода, только изредка впросонках чихали вестингаузы... И долго бы проспали — если бы не выстрел на заре... Другой и третий — и снова тишина.
XXV. Варяги.
Три выстрела — было условлено, что на лесной колесной дороге, где стоял пикет мурманцев, что-то случилось важное, и требуется немедленная помощь. Часовые стуком в стенки вагонов подняли на ноги весь поезд. С винтовками в руках рабочие вываливались из вагонов. На обоих паровозах кочегары зашуровали[84], чтобы поднять в котлах пар. Мурманцы решили, что в случае нападения у них будет преимущество — подвижность. Конница тут не могла работать, а обстрел в бору возможен только на близком расстоянии.
Отдав приказ, что делать и кого слушаться в случае боя, Граев с десятком рабочих, бывших на фронте, бегом направились в ту сторону, откуда раздались выстрелы. Больше пальбы не было слышно, — и это успокаивало Граева, — вероятно, встретились с дозором фронтовиков.
Так оно и оказалось; когда мурманцы добежали до своего пикета, то увидели на дороге несколько запряженных крепкими лошаденками телег. В каждой телеге за кучера — ветхие старики, все такие, как описывал Сашка Волчок, только не у всех на головах были шляпы — иные в картузах, а один и совсем простоволосый и лысина его розовела в свете утра. У телег кучкой стояли мурманцы и десятка два солдат — одни в шинелях, другие в непромокалах цвета хаки — все с винтовками у ноги.
— Вот наш главный, — сказал старший в пикете, когда Граев подошел и поздоровался:
— Здорово, товарищи!
Из кучки мужиков в солдатском выдвинулся вперед и протянул Граеву руку высокий рыжий мужик в вязенковой пехотной папахе, борода у него росла клочьями прямо из-под серых хитро прищуренных глаз...
— Что грабить, что-ли, приехали? — спросил мужик, задерживая в своей шершавой, мозолистой руке крепкую, узловатую руку рабочего.
— Нет, варяжить[85].
— А свечку какому святому привез? — сказал мужик, указывая головой на винтовку.
— Без свечки ты меня ограбишь...
— Правильно.
Глаза мужика совсем спрятались в рыжих бровях и бороде, и он рассмеялся...
Так они и стояли все время, пока говорили меж собой, крепко взявшись правыми руками, а левой держа винтовку у ноги...
— Правда, что казачишки Москву взяли? — спросил мужик.
— Вранье. И в Туле их еще не видели.
— Верно. Где им! Они, было, сунулись к нам — да мы их попотчевали у Обловки; ну они взялись в обход на Жердевку, — значит, на Грязи. А верно, что Ленин умер, быдто отравили?
— Жив и здоров.
— Ну, да он мужик крепкий! А верно, что в Тамбове иностранный поезд из пушек палил и на Ртищево пошел Пензу брать?
— Это, должно быть, верно, — сказал Граев, догадываясь, что речь идет о чехо-словацком эшелоне, — должно быть, они силой добыли паровоз и прошли через Кирсанов на восток... А у вас разведка хорошо поставлена, товарищ, — прибавил Граев.
— Ничего, — сказал мужик. — Мы об вас еще вчерась утром прослыхали. Каб не работа, мы бы вас еще в Платоновке встрели, чем надо. Не до того, — с внезапной вялостью в голосе прибавил он, — пшеница осыпается и рук нет. А как ты думаешь — кто: вы или они?
— Ну, ясно, мы!
— Видать, что так...
Мужик выпустил руку Граева из своей и, уставя бороду на дуло винтовки, сказал:
— Ну, вот что, товарищ, живите. Мир! Ладно. Ох, не до того! Скоро ли конец-то? Счастье твое — о сю пору прибыл. Кто косить или снопы вязать, платим новиной. Начнем молотить, тогда и на товар разговор пойдет. Беда, у нас мельницу спортили. Смотри — твои шалить не будут? У нас суд простой: спиной к оврагу!
— Ладно, — коротко ответил Граев...
— Так. Вижу, что ты не оратор. Покурим, что ли?.. Угощу махоркой своего вывода...
— Постой-ка, — сказал Граев, увидав, что мужик достал кисет и трубку, — я тебя английским угощу, настоящий трубочный.
Они набили трубки и закурили. Мужик, пыхнув дымом, сказал:
— Табак хороший. Молочный. Только с него рыгается — я знаю. А хороший табак. Приезжай ко мне воскресь в гости, села наша — рукой взять: пятнадцать верст без единого поворота лесом... Зовут меня Василием, а прозвищем Бакшеев.
Официальная часть переговоров между варягами и туземцами кончилась. Мужики и мурманцы, пока Бакшеев беседовал с Граевым, молчали, словно сговорясь. Теперь мужики и рабочие затеяли перекрестные расспросы:
— Почем в Москве ситный?
— Будете на деньги хлеб менять?
— Царских не берем совсем. Лучше на товар.
— Почем за день снопы вязать?
— Восемь фунтов. Квас и каша наши.
— День-то у вас какой?
— Наш день известный: по солнышку. Берись со снопа.
— А модного товару привезли?..
— Чего это?
— Ну, там, помада, мыло, ленты, кружева.
— Мыло есть.
— А гребешки там и шпильки, — добивался маленький проворный чернявый солдат.
— Нет этого.
— Эх, парни, зря вы это...
— Он у нас все о бабах старается...
— А подпильники-то[86] «со львом» есть...
— Есть и «с двумя человечками», и с «кружалом», — называли мурманцы инструментальные клейма.
— Железо для ободьев будет?
— Как же!
— Мне бы жене манчестеру на сачок. Манчестер[87] будет?
— Манчестеру нет. А будет «вельвет». Это, товарищ, выше и в носке, и наряднее, — говорил машинист из мурманского депо, как будто он когда-нибудь стоял в красном ряду за прилавком.
Пока шел этот перекрестный разговор, Бакшеев с Граевым, отойдя в сторону, говорили о деле.
— Ты бы нам мельницу поправил, — просил Бакшеев, — а то беда: подумать, на Ворону-реку на водяные возить даль немерная, да склока — попадешь не враз, и стой с возами в очереди неделю. То ли
