остановился, Стольников резким ударом тут же пробил ему прямым правым в подбородок. Зубы зэка клацнули, в глазах повисло недоумение…
Шагнув назад, Стольников вложил в свою правую ногу всю силу и с резким, гортанным выкриком, какой не раз вырывался из него во время тренировок, пробил в опорную ногу Червонца.
Наклонившись и подняв нож, он крутнулся на месте и вбил его в грудь Червонцу по самую рукоятку.
Вытирая пот с лица, еще некоторое время смотрел в лицо зэка.
— Вот и все, волк фанерный, — пробормотал Саша и, вытянув руку, толкнул Червонца в лоб ладонью. Тот повалился, как вынутый из ямы столб. — Сколько же я времени из-за вас потерял, мерзавцы…
Глава 22
Выйдя на дорогу, группа остановилась, и разведчики рухнули на землю…
— Черт!.. — зажмурясь, прошипел Саша.
В десяти метрах от них стояла «Волга», раскрашенная в желтые тона, с надписью на дверях: «Милиция». У машины стояли четверо: двое рядовых милиционеров, капитан милиции и лейтенант. В руках капитана была рация.
— Они заметили нас? — вжимаясь в землю, прошептал Жулин.
— Нет, — ответил Айдаров, выглядывая. — Общаются друг с другом.
— Слушаю, Восьмой! — донеслось с обочины до разведчиков.
Стольников поднял голову. Капитан с кем-то общался по рации. До Саши долетали обрывки фраз, но их без труда можно было соединить в единый информационный поток.
— В Шали… ограбление почты… убийство сотрудников в здании… Неизвестный… Розыск не дал результатов…
— Ждан, — произнес Стольников, переворачиваясь на спину. Он на самом деле пошел на север.
— Побывал в Шали, теперь, стало быть, направляется в Грозный. Мы упускаем его, Саша…
Стольников вжался затылком в землю. Ждан ограбил почтовое отделение. Захватил деньги. И вскоре растворится не только в бесконечных просторах Союза.
— Он едет в Москву.
— Почему ты так думаешь?
— Ему нечего больше делать в Чечне. Он знает, где находится коридор, ведущий в Другую Чечню. Теперь ему торопиться некуда. Отлежится, деньги есть. Он знает принципы работы милиции, внутренних войск. Встретится со своими родителями, залижет раны, отъестся и направится на поиски наших с вами родителей. Он не успокоится, пока не убьет всех. И как только один из нас будет угасать, это будет для нас сигналом к тому, где в СССР находится Ждан. Теперь, к сожалению, это единственный принцип его поиска. Он изменит будущее и вернется в две тысячи двенадцатый год…
На дороге послышались звуки, свидетельствующие о скором убытии милиционеров. И действительно, через минуту раздался шум работающего двигателя, а потом «Волга» взревела двигателем, и разведчики увидели поднимающуюся над травой пыль.
Стольников поднялся и вышел на дорогу. К нему подтянулись бойцы.
— Куда следуем, командир?
— В Москву.
Развернувшись, он вошел в лес, опустил винтовку в траву и обессиленно сел под дерево, прижавшись к нему спиной. Разведчики последовали за ним и встали перед майором полукругом. От группы отделился Жулин и, приблизившись, протянул Стольникову полный патронов магазин «Гюрзы»:
— С днем рождения, Саша.
Ошеломленно моргнув, майор принял подарок.
Следом подошел Ключников и подал майору початую пачку «Мальборо»:
— С днем рождения. Служить с тобой для меня — честь.
Айдаров, которому Ключ уступил место, вынул из кармана разгрузочного жилета банку крабов:
— С днем рождения, командир.
Принимая подарки и подавленно глядя на друзей, Стольников вспомнил, что в этот день появился на свет. Он даже не находил в себе сил встать.
— Саша, — сказал Жулин, усаживаясь рядом, — ты знай главное. Что бы ни случилось с нами здесь, в пятьдесят девятом, и что бы ни случится после, мы будем всегда с тобой.
Майор опустил на землю все, что в этой ситуации смогли подарить ему подчиненные.
— Когда вы вспомнили?
— А мы и не забывали, — отозвался Лоскутов.
Вынув нож, Стольников несколькими движениями вскрыл банку с крабами.
Замер над ней и потом глухо рассмеялся.
— Сегодня мы просто зафиксируем этот факт. А праздник — за мной, мужики. Потом. В будущем.
— Я никогда не ел крабов, — признался Айдаров и под общий гул одобрения полез ножом разведчика в банку.
Прапорщик подсел к Стольникову, толкнул его плечом в плечо:
— Если бы ты имел возможность сейчас получить подарок на день рождения, что бы ты попросил?
— Ждана.
Жулин рассмеялся:
— Ждан — не подарок. Ты это уже понял. А вообще?
Саша улыбнулся.
Он никогда не считал день рождения праздником. Где-то на рубеже семнадцати лет для него этот праздник перестал существовать. Позабылись утренние предвкушения, пропала куда-то абсолютная гармония с погодой, окружающими людьми и неодушевленными предметами в этот день, хотя раньше было иначе. Дарить стало во сто крат приятней, чем получать. И Стольников подумал: если бы позволено было провести этот день так, как он хочет, что бы он выбрал?
И загадал он себе бирюзовую гладь до самого горизонта, щадящее солнце, никаких звуков, кроме шелеста волн и нетрезвого хохота чаек, бутылочку рома и — да простят его все, кто хотел бы быть с ним в этот день. Если бы было у него одно желание с позволением исполнить любое, то попросил бы он этого. И тогда наступил бы единственный день в его жизни, когда бы он принадлежал самому себе и когда бы представилась возможность подумать и окончательно убедиться в том, что он — счастливый человек.
Его друг Мишка жил в семье, почти терпящей бедствие. Их у его родителей — библиотекаря тети Нади и электрика дяди Коли — было трое. Жили они в однокомнатной квартире, и Саша, приходя в гости, не понимал, как они умещаются в ней для сна. Ему представлялось, как тетя Надя или дядя Коля, проснувшись ночью, чтобы попить, наступают в кромешной темноте на спящих Мишку, Серегу или Тоню. Иначе быть и не могло, поскольку кровать Мишкиных родителей стояла в углу, а дети спали на полу. Зарабатывали Мишкины родители мало, и ко всем вынужденным бедам этой семьи постоянно навязывалась еще одна, не вынужденная: дядя Коля любил выпить. Пил он много, и три-четыре раза в неделю тетя Надя хлестала его резиновым шлангом от стиральной машины. Сашу это ужасало, и тогда он накрывался одеялом с головой, чтобы не слышать этих страшных криков и утробного чмоканья резинового шланга.
Между тем в Мишкиной семье дети и взрослые тоже любили друг друга. Утром, когда он спускался к Мишке с ранцем за спиной, чтобы вместе идти в школу, Саню начинало преследовать ощущение, что у него не все в порядке с памятью. На его глазах Мишкин отец, худой и маленький дядя Коля, целовал высокую, имеющую перед ним преимущество раза, наверное, в три, тетю Надю. А она улыбалась ему, называла его «Колечка» и суетливо рассовывала свертки с обедом в брезентовую сумку. Дядя Коля гладил своих детей и Саньку по головам, строго предупреждал, чтобы без шалостей, после чего отрывал от календаря листок и тут же свертывал из него самокрутку. Этот процесс Саньку завораживал до такой степени, что он размякал и даже открывал рот, чтобы лучше слышать треск бумаги и аромат табака. И его рот наполнялся
